Текст книги "История Рима от основания Города"

19. Когда консулы хотели уже разойтись, их окружили легаты и трибуны из Аппиева войска. Часть их молила своего вождя не отталкивать добровольно предложенной помощи товарища, к которой самому следовало бы обратиться; бóльшая же часть их стала на дороге уходящему Волумнию и заклинала его не подвергать государство опасности из-за неуместного спора с товарищем. Если случится какое-нибудь несчастье, то бóльшая вина падет на покинувшего, чем на покинутого. Положение дел таково, что вся слава и бесчестие за удачу или неудачу в Этрурии лежит на ответственности Луция Волумния. Никто не будет спрашивать о том, что говорил Аппий, но о том, какова была судьба войска; его, Волумния, отпускает Аппий, а удерживает войско и государство: пусть он испытает только желание воинов! Благодаря этим просьбам и увещаниям почти насильно увлекли они консулов в собрание. Здесь произнесены были более длинные речи в том же почти смысле, какой имели споры, происходившие в небольших группах. Имея на своей стороне перевес, по существу дела, Волумний оказался не лишенным также и дара слова перед отменно красноречивым своим товарищем, а Аппий, подшучивая над ним, говорил, что воины ему должны быть обязаны тем, что их консул из молчаливого и лишенного дара слова сделался даже красноречивым, ибо во время первого консульства, особенно в первые его месяцы, он не умел и рта раскрыть, а теперь уже говорит речи перед народом. Тогда Волумний сказал: «Гораздо приятнее было бы мне, если бы не я научился от тебя искусству говорить, а ты от меня основательности в действиях! Наконец, я предлагаю меру, которая решит, кто из нас лучше, не как оратор – не этого ведь требует государство, – а как главнокомандующий. Театром военных действий служат Этрурия и Самний; выбирай любой из них; я же со своим войском буду воевать хоть в Самнии, хоть в Этрурии!» Тогда воины подняли крик, требуя, чтобы оба консула вместе взялись за войну с этрусками. Заметив это единодушие, Волумний сказал: «Так как я ошибся в объяснении намерений моего товарища, то не допущу, чтобы остались невыясненными ваши желания: покажите криками, хотите ли вы, чтобы я остался или ушел?» И тут-то поднялся такой сильный крик, что он вызвал неприятелей из лагеря: схватив оружие, они выходят на сражение. Волумний также приказал дать сигнал и выносить знамена из лагеря. Аппий, говорят, колебался, видя, что, станет ли он сражаться или останется спокойным, победа все равно будет принадлежать его товарищу. Затем будто бы, боясь, что и его легионы последуют за Волумнием, он по требованию своих тоже приказал дать сигнал.

Ни с той ни с другой стороны войско не было построено надлежащим образом: вождь самнитов Геллий Эгнаций ушел с немногими когортами на фуражировку, так что воины начали битву скорее по собственному побуждению, чем под чьим-либо предводительством или по чьему-либо приказанию; римские же войска двинулись не сразу оба, к тому же и времени для построения было недостаточно. Волумний вступил в битву прежде, чем Аппий мог дойти до неприятеля, а потому схватка произошла неровным фронтом; и будто какой-то рок перемешал привыкших друг к другу неприятелей: этруски схватились с Волумнием, а замедлившие немного вследствие отсутствия вождя самниты – с Аппием. В самый критический момент битвы Аппий, говорят, ставши так, чтобы его видели в первых рядах, и подняв руки к небу, произнес следующую молитву: «Беллона! Если ты сегодня даруешь нам победу, я даю обет построить тебе храм!» Помолившись так, и сам он, как бы вдохновляемый богинею, не уступал в мужестве своему товарищу, и войско его – своему вождю. И вожди исполняют обязанности главнокомандующих, и воины напрягают все свои силы к тому, чтобы другое войско не начало побеждать первым. И вот они разбивают наголову и обращают в бегство врагов, с трудом выдерживавших напор большей массы, чем та, с которою они обыкновенно вступали в битву. Тесня отступавших и преследуя рассеявшихся, римляне загнали их в лагерь. Тут, благодаря прибытию Геллия и сабелльских когорт, битва ненадолго возобновилась. Быстро разбив и этих, победители приступили уже к осаде лагеря, и в то время как Волумний сам производил нападение на ворота, Аппий воспламенял мужество воинов тем, что неоднократно воссылал хвалу Беллоне-победительнице. Через вал и рвы ворвались они в лагерь, который был взят и разграблен. Добыча досталась огромная; ее уступили воинам. Убито было 7800 врагов, 2120 взято в плен.

20. Между тем как оба консула и все силы Рима заняты были преимущественно войною с этрусками, в Самнии сформировались новые войска и, перейдя через землю весцинов в Кампанию и Фалернскую область, с целью опустошения границ Римского государства захватили там громадную добычу. Большими переходами Волумний возвращался в Самний, так как для Фабия и Деция истекал уже срок продления их власти, но слух о самнитском войске и опустошениях Кампанской области заставил его обратиться на защиту союзников. Прибыв в Каленскую область, он и сам увидел свежие следы бедствия, да и каленцы рассказали ему, что неприятель тащит за собою уже массу добычи и при движении едва может поддерживать в войске порядок; что поэтому вожди его уже открыто говорят, надо-де немедленно идти в Самний, чтобы оставить там добычу, и тогда продолжать кампанию, а не пускать в битву войска, до такой степени обремененного. Хотя эти сообщения были правдоподобны, тем не менее Волумний, считая необходимым разузнать вернее, разослал всадников ловить грабителей, поодиночке блуждавших в полях. Из расспросов их он узнал, что неприятель расположился у реки Волтурн, откуда намерен двинуться в третью стражу, и что путь ему лежит в Самний. Получив эти довольно точные сведения, Волумний выступил и расположился на таком расстоянии от неприятелей, чтобы, с одной стороны, нельзя было вследствие особенной близости заметить его прибытия, а с другой – иметь возможность напасть на врагов при их выступлении из лагеря. Задолго до рассвета он подошел к неприятельскому лагерю и послал знающих оскский язык[648]648
  …оскский язык… – На котором говорили самниты.


[Закрыть] разведать, что там делается. Вмешавшись в средину врагов, что было легко во время ночной неурядицы, они узнали, что знамена выступили из лагеря в сопровождении небольшого числа вооруженных; что добыча и те, которые охраняли ее, также оставляют лагерь; что войско вяло, каждый действует самостоятельно, без всякого согласия с другими и без более или менее определенной команды. Время, по-видимому, было весьма удобно для нападения, к тому же приближался уже и рассвет. Итак, Волумний приказал дать сигнал и ударил на неприятельское войско. Связанные добычей и в большинстве невооруженные, самниты одни прибавляли шагу, гоня перед собою добычу, другие же стояли, недоумевая, чтó безопаснее: идти ли вперед или возвратиться в лагерь, и во время этого колебания были уничтожены. Римляне уже перешли через вал, и в лагере происходила резня и смятение. Кроме тревоги, причиненной неприятелем, самнитское войско находилось в замешательстве еще и неожиданным восстанием пленных. Одни из них, освободившись сами, снимали оковы с других, другие хватали оставленное среди поклажи оружие и, вмешавшись в войско, производили в нем сумятицу еще более ужасную, чем само сражение. Затем они совершили подвиг, достойный упоминания: напав на вождя Статия Минация в то время, как тот объезжал ряды и ободрял их, и рассеяв бывших с ним всадников, они окружили его, взяли в плен и на коне повлекли к римскому консулу. Услыхав этот шум, возвратился передовой отряд самнитов, и битва, уже решенная, возобновилась; но особенно долгое сопротивление было невозможно. До 6000 человек было убито, 2500 взято в плен, в том числе 4 военных трибуна; захвачено 30 военных знамен и, что было всего радостнее для победителей, возвращены 7400 пленников и огромная добыча, отнятая у союзников. Эдиктом Волумния были вызваны владельцы для распознания и получения назад своего имущества; те же вещи, на которые не нашлось хозяев к назначенному сроку, были предоставлены воинам; но им велено было продать добычу, чтобы их мысли не сосредоточивались ни на чем другом, как только на оружии.

21. Это опустошение Кампанской области произвело в Риме большую тревогу. В то же почти время из Этрурии получилось известие о том, что, после удаления оттуда Волумниева войска Этрурия, а также и полководец самнитов Геллий Эгнаций, взялись снова за оружие; что склоняют к отпадению умбров и увлекают, предлагая громадные деньги, галлов. Встревоженный этими известиями, сенат приказал объявить суды закрытыми и произвести набор из людей всякого рода; и не только лица благородного происхождения и молодежь были приведены к присяге, но даже из стариков сформированы были когорты и вольноотпущенники разделены на центурии. Принимались также меры к защите города, и главная забота об этом была возложена на претора Публия Семпрония.

Впрочем, письмо Луция Волумния, из которого узнали о полном поражении кампанских грабителей, рассеяло отчасти беспокойство сената; поэтому в честь консула за удачное ведение дела назначено было благодарственное молебствие и отменено закрытие судов, продолжавшееся восемнадцать дней; молебствие было чрезвычайно радостное. Затем стали думать о защите опустошенной самнитами страны. Итак, решено было основать вблизи Весцийской и Фалернской областей две колонии: одну при устьях реки Лариса – колония эта получила имя Минтурны, – а другую, названную впоследствии римскими колонистами Синуэссой, в лесистых Весцийских горах, граничащих с Фалернской областью, там, где был, говорят, греческий город Синоп. Народным трибунам поручили уполномочить плебисцитом претора Публия Семпрония избрать триумвиров для вывода в эти места колоний. Но желающие записаться в число колонистов отыскивались с трудом, так как они были того убеждения, что их отправляют не с целью наделить землею, но для беспрерывного почти караула страны, подверженной нападению врагов.

От этих забот сенат отвлекла все более и более усиливавшаяся война в Этрурии и частые письма Аппия, советовавшего не пренебрегать движением в этой стране. «Четыре народа, – писал Аппий, – соединили свое оружие: этруски, самниты, умбры и галлы. Они расположились лагерем уже в двух местах, так как одно место не в состоянии вместить такой массы». Вследствие этого, а также и для созыва комиций – время их уже приближалось – консул Луций Волумний был отозван в Рим. Прежде чем пригласить центурии к подаче голосов, Волумний созвал народ на собрание и много говорил о важности войны с этрусками. «Уже в то время, – говорил он, – когда я действовал там совместно и одновременно с товарищем, война была так велика, что ее нельзя было вести одному полководцу или с одним войском; а после того, говорят, присоединились еще умбры и громадное войско галлов. Помните же, что сегодня выбираются консулы, которым предстоит быть вождями против четырех народов! Если бы я не был уверен в том, что по общему согласию народа римского будет назначен консулом тот, который считается в настоящее время бесспорно самым лучшим из всех полководцев, то я немедля назначил бы диктатора!»

22. Ни у кого не было сомнения в том, что по общему согласию будет назначен в пятый раз Квинт Фабий; и действительно, все центурии, как те, которым принадлежало право подавать голоса прежде всех[649]649
  …которым принадлежало право подавать голоса прежде всех… – Речь идет о центурии всадников.


[Закрыть], так и все первые центурии избрали консулом Фабия вместе с Луцием Волумнием [295 г.]. Фабий говорил то же, что и два года тому назад[650]650
  …говорил то же, что и два года тому назад. – См. выше: гл. 13 и 15.


[Закрыть]. Затем, уступая единодушному желанию, он, наконец, стал просить себе в товарищи Публия Деция, говоря, что это будет опорою его старости; прослужив вместе с ним цензором и дважды консулом, он на опыте убедился в том, что для обеспечения безопасности государства нет ничего надежнее согласия между сослуживцами; к новому товарищу по власти старый человек едва ли может привыкнуть; с тем же, характер которого известен, ему легче будет делиться своими мыслями. Консул одобрил его речь, с одной стороны, воздав заслуженные похвалы Публию Децию; а с другой стороны, упомянув, какая польза является результатом согласия консулов и какое зло в управлении военным делом происходит от их раздоров и припомнив, как недавно размолвка между ним и его товарищем[651]651
  …размолвка между ним и его товарищем… – Т. е. с Аппием Клавдием (см. гл. 18).


[Закрыть] чуть было не привела к самой ужасной катастрофе; он убеждал Деция и Фабия жить единым сердцем и единой душой. «Кроме того, – говорил он, – они люди, рожденные для военной службы, великие своими подвигами, но неискусные в словесных состязаниях и плохие ораторы: такие свойства присущи консулам; людей же ловких и изворотливых, знающих законы и красноречивых, каков Аппий Клавдий, следует иметь начальниками над городом и форумом и избирать преторами для производства суда». В таких рассуждениях прошел день. На следующий же по приказанию консула состоялись комиции для выбора и консулов и преторов. Консулами были избраны Квинт Фабий и Публий Деций, а претором – Аппий Клавдий, все заочно; Луцию Волумнию, на основании сенатского постановления и решения плебеев, главное начальство над войском было продолжено на один год.

23. В этом году было много чудесных знамений; чтобы предотвратить их, сенат назначил двухдневное молебствие. Вино и ладан были доставлены на общественный счет. На молебствие пришло много мужчин и женщин. Молебствие это было ознаменовано спором, возникшим между матронами в святилище Стыдливости Патрицианской, что на Бычьем рынке возле круглого храма Геркулеса. Матроны устранили от жертвоприношении дочь Авла, Вергинию, патрицианку, вышедшую замуж за плебея, консула Луция Волумния, потому что она из-за этого брака вышла из сословия патрициев. Возникший отсюда незначительный спор перешел, вследствие свойственной женщинам вспыльчивости, в сильное раздражение: Вергиния с кичливостью, вполне справедливою, говорила, что она вошла в храм Патрицианской Стыдливости, во-первых, как патрицианка, во-вторых, как женщина целомудренная и, в-третьих, как жена одного мужа, к которому проводили ее девицею; что она довольна и своим мужем, и почестями, ему оказываемыми, и его подвигами! Затем к величавым словам она присоединила прекрасный поступок: в одной части занимаемого ею дома, что на Долгой улице, она отделила столько места, чтобы его хватило для устройства небольшой часовни, и поставила там жертвенник. Созвав плебейских матрон, она жаловалась им на обиду, причиненную ей патрицианками, и сказала: «Жертвенник этот я посвящаю Плебейской Стыдливости и прошу вас о том, чтобы между матронами было такое же соревнование в целомудрии, какое господствует в нашем государстве среди мужчин в доблести. Старайтесь, чтобы про этот жертвенник говорили, что его почитают, если это возможно, с бóльшим благочестием, чем тот, и женщины более целомудренные». Почитание этого жертвенника обставлено было теми же почти обрядами, как и прежнего, так что лишь матроны испытанного целомудрия и бывшие за одним мужем имели право приносить на нем жертвы. С течением времени доступ к священнодействию получили личности порочные и не одни только матроны, но женщины всякого рода, и, наконец, оно пришло в забвение.

В том же году курульные эдилы Гней и Квинт Огульнии привлекли к суду нескольких ростовщиков. Наказав их конфискацией имущества, Огульнии на эти деньги, поступившие в государственное казначейство, сделали бронзовые пороги на Капитолии и серебряные сосуды на три престола внутри храма Юпитера, поставили на верху этого храма статую Юпитера в колеснице, запряженной четверкою лошадей, а у Руминальской смоковницы – изображение младенцев – основателей города, представленных лежащими у груди волчицы, и выстлали каменными четырехугольными плитами дорогу для пешеходов от Капенских ворот до храма Марса. Плебейские же эдилы, Луций Элий Пет и Гай Фульвий Курв, также на штрафные деньги, взысканные с осужденных гуртовщиков[652]652
  …с осужденных гуртовщиков… – Речь о тех лицах, занимавшихся скотоводством, которые держали на государственных пастбищах больше скота, чем было позволено или чем они сообщили.


[Закрыть], устроили игры и поставили золотые чаши в храме Цереры.

24. Затем в должность консулов вступили Квинт Фабий (в пятый раз) и Публий Деций (в четвертый): они были три раза товарищами по консульству и цензуре; и знамениты столько же великою славой своих подвигов, сколько и согласием между собою. Беспрерывному существованию этого согласия помешали распри, происшедшие, по моему мнению, скорее между сословиями, чем между ними самими; дело в том, что патриции настаивали, чтобы ведение войны в Этрурии было поручено Фабию вне порядка, плебеи же советовали Децию решить дело жребием. Спор об этом происходил, конечно, в сенате; после же того, как перевес склонился здесь на сторону Фабия, дело перенесено было на решение народа.

В собрании, как подобает военным людям, полагающимся более на дела, чем на слова, произнесены были краткие речи. Фабий говорил, что непристойно другому собирать плоды под тем деревом, которое посадил он; он прошел Циминийский лес и проложил дорогу римскому оружию через непроходимые горы. Если они намерены были вести войну под предводительством другого вождя, то к чему беспокоили его в таких преклонных летах? «Без сомнения, – продолжал Фабий, переходя мало-помалу к упрекам, – я выбрал себе не товарища по власти, а противника; опостылело Децию то согласие, в котором пребывали мы, три раза служа вместе. Наконец, я и не ищу ничего другого, кроме того, чтобы вы отправили меня на театр военных действий, если считаете меня достойным этого. Я покорился решению сената, подчинюсь и приговору народа!» Публий же Деций, жалуясь на несправедливость сената, говорил: «Патриции, пока могли, все свои силы напрягали к тому, чтобы не было плебеям доступа к высоким почетным должностям. После же того, как доблесть своими собственными силами добилась, чтобы ее уважали в людях всякого рода, они изыскивают средства сделать недействительными не только голос народа, но даже приговор судьбы, и отдать все это в распоряжение немногих лиц. Все бывшие до меня консулы театр военных действий получали по жребию, а теперь сенат отдает его Фабию без жребия. Если это делается для того, чтобы оказать Фабию честь, то его услуги мне и государству настолько значительны, что я готов содействовать его славе, лишь бы только блеск ее не покоился на личном моем позоре. Но когда предстоит одна только тяжелая и трудная война и ее поручают одному из консулов без жребия, кто может сомневаться в том, что другой консул признается лишним и бесполезным? Фабий кичится своими подвигами, совершенными им в Этрурии; Публий Деций также ищет случая к тому, чтобы и ему было чем кичиться; и, быть может, он потушит тот огонь, который Фабий оставил под пеплом и который то и дело производит неожиданно новые пожары! Наконец, добровольно я уступил бы своему товарищу почести и награды из уважения к его летам и величию; но раз предстоит вести из-за этого рискованную борьбу, то по своей собственной воле я не уступаю и не уступлю! И если из этой борьбы я не вынесу ничего другого, то, по крайней мере, добьюсь, чтобы то, что принадлежит власти народа, было сделано по приказанию народа, а не по милостивому одолжению отцов. Молю Юпитера Всеблагого Всемогущего и бессмертных богов о том, чтобы они, если им благоугодно даровать мне одинаковые с моим товарищем мужество и счастье в заведывании войною, ниспослали мне и одинаковую с ним долю. Без сомнения, и само по себе справедливо, и как пример полезно, и в интересах славы римского народа иметь таких консулов, чтобы войну с этрусками можно было безбоязненно вести под руководством любого из них!» Фабий попросил народ только выслушать доставленное из Этрурии письмо претора Аппия Клавдия, прежде чем трибы будут позваны внутрь, для подачи голосов, и удалился из собрания; и народ с не меньшим, чем сенат, единодушием назначил театр военных действий в Этрурии Фабию без жребия.

25. После этого к консулу стеклась почти вся молодежь, и каждый добровольно хотел записаться в войско: так сильно было желание нести военную службу под его начальством. Окруженный этой толпою, Фабий сказал: «Я намерен набрать только четыре тысячи пехотинцев и шестьсот всадников и поведу с собою тех из вас, которые запишутся сегодня и завтра: не столько забочусь я о том, чтобы вести войну с многочисленным войском, сколько о том, чтобы всех привести назад богатыми!» Выступив с войском, необходимым для ведения войны и имевшим тем более смелости и надежды, что не было нужды в большом числе воинов, Фабий двинулся к лагерю претора Аппия, к городу Ахарне, невдалеке от которого находились враги. Близ лагеря, в нескольких милях от него навстречу Фабию попались воины, вышедшие под прикрытием конвоя за дровами. Увидев, что впереди идут ликторы, и узнав, что то был консул Фабий, они вне себя от радости стали благодарить богов и римский народ за то, что они послали им его в главнокомандующие; когда же, окружив консула, они приветствовали его, Фабий спросил их, куда они идут; они отвечали, что идут за дровами. Тогда Фабий сказал: «Как? Разве лагерь у вас не обнесен палисадом?» После того как на это последовал громогласный ответ, что лагерь окружен даже двойным палисадом и рвом и все-таки находится в сильном страхе, Фабий сказал: «Так у вас довольно дров: идите назад и разбирайте палисад!» Они возвратились в лагерь и там, разбирая палисад, навели ужас как на воинов, оставшихся в лагере, так и на самого Аппия. Тогда они стали говорить друг другу, что делают это по приказанию консула Квинта Фабия. На следующий затем день лагерь был снят с места, а претор Аппий отослан в Рим. С этого времени римляне нигде не имели продолжительной стоянки; Фабий говорил, что для войска вредно оставаться на одном месте, что от походов и перемены места оно делается живее и здоровее. Переходы же делались такие, какие позволяла еще не окончившаяся зима.

Затем, в самом начале весны, оставив второй легион у Клузия, который некогда называли Камарс, и поручив начальство над лагерем пропретору Луцию Сципиону, сам Фабий возвратился в Рим для совещания относительно войны. Может быть, он сделал это сам добровольно, так как в виду была война более серьезная, чем он представлял ее себе на основании слухов; или же он был приглашен по сенатскому постановлению – у писателей находятся указания на то и на другое. Некоторые хотят представить дело так, будто Фабий был отозван претором Аппием Клавдием, ибо последний, как это делал он постоянно в письмах, и в сенате, и перед народом преувеличивал ужас войны с этрусками; он говорил, что не хватит против четырех народов одного вождя и одной армии; соединенными ли силами нападут враги на одного него или поведут войну в разных пунктах, надо опасаться, что один он не в состоянии будет присмотреть одновременно за всем. Он оставил там два римских легиона, да с Фабием пришло менее 5000 пехоты и конницы. Его мнение таково, чтобы консул Публий Деций отправлялся как можно скорее к товарищу в Этрурию, а Луцию Волумнию было поручено ведение войны в Самнии; если же консул Деций предпочитает идти на отведенный ему театр военных действий, то пусть Волумний отправляется в Этрурию к консулу Фабию с формально набранным консульским войском. Так как речь претора на многих производила впечатление, то Публий Деций, говорят, высказался за то, чтобы Квинту Фабию сохранена была во всем полная свобода действий, пока он или сам прибудет в Рим, если в состоянии будет сделать это без ущерба для государства, или пришлет кого-нибудь из легатов, от которого бы сенат мог узнать, как велика война в Этрурии, с какими силами надо вести ее и сколько для этого требуется вождей.

26. По возвращении в Рим Фабий и в сенате, и перед народом держал речь нейтрального характера: очевидно было, что он не преувеличивал и не умалял слухов о войне и, если и принимал к себе в товарищи другого полководца, то в этом случае скорее оказывал снисхождение опасениям других, чем думал об опасности, грозившей ему или государству. «Впрочем, – говорил он, – если мне дают помощника в ведении войны и товарища по власти, то как мог бы я забыть о консуле Публии Деции, столько раз испытанном мною товарище? [653]653
  …столько раз испытанном мною товарище? – Собственно, двух консульств: 308 года до н. э. (IX, 41) и 297 года до н. э. (X, 14). – Примеч. ред.


[Закрыть] Никого из всех более, чем его, я не желаю иметь своим товарищем! С Публием Децием для меня и войска хватит, и никогда не будет слишком много врагов! Если же сотоварищ мой предпочитает этому что-нибудь другое, то дайте мне в помощники Луция Волумния!» И народ, и сенат, и сам сотоварищ Фабия предоставили все это дело на его усмотрение. Когда же Публий Деций заявил о своей готовности идти хоть в Самний, хоть в Этрурию, то проявилась такая радость и раздались такие поздравления, что умам уже заранее представлялась победа, и консулам, казалось, назначена была не война, а триумф.

У некоторых историков я нахожу, что Фабий и Деций отправились в Этрурию тотчас по вступлении в должность консулов, причем не упоминается ни о разделе театра военных действий по жребию, ни об изложенных мною спорах между сотоварищами. Некоторые же не удовольствовались даже изложением этих споров, а прибавили, что претор Аппий заочно клеветал перед народом на консула Фабия, упорно не переставая делать это и в его присутствии, и что между сотоварищами происходил еще другой спор, в котором Деций настаивал на том, чтобы каждый оставался на театре военных действий, доставшемся ему по жребию. Достоверные известия начинаются с того момента, как оба консула отправились на войну.

Впрочем, еще до прибытия консулов в Этрурию галлы-сеноны огромной толпой явились к Клузию с целью напасть на римский легион и на лагерь. Начальствовавший над римским лагерем Сципион, признавая необходимым помочь малочисленности своих воинов выгодной позицией, направил отряд вверх на холм, находившийся между городом и лагерем; но, как естественно в деле, заставшем врасплох, он двинулся, не исследовав хорошенько дорогу к возвышению, которое уже заняли враги, подойдя с другой стороны. Таким образом, легион Сципиона был разбит с тыла и, так как враги напирали со всех сторон, то очутился в окружении. Некоторые писатели сообщают, что римский легион подвергся здесь даже полному уничтожению, так что не осталось даже человека, который бы известил об этом, и что слух о поражении тогда только дошел до консулов, находившихся уже неподалеку от Клузия, когда в виду их появились галльские всадники, которые везли головы убитых ими римлян привязанными к груди лошадей и проткнутыми копьями и, по своему обычаю, выражали радость песнею. Некоторые передают, что то были не галлы, а умбры и что поражение, понесенное римлянами, не было так велико; что окружены были только фуражиры вместе с легатом Луцием Манлием Торкватом, но что претор Сципион пришел к ним из лагеря на помощь; что по возобновлении битвы победители умбры были разбиты, и у них отняли пленных и добычу. Ближе к истине, что поражение это было нанесено галлами, а не умбрами; ибо, как часто в другое время, так в особенности в этом году государство находилось в страхе от грозившего городу нашествия галлов. Итак, кроме того, что на войну отправились оба консула с четырьмя легионами и многочисленной римской конницей, тысячью отборных кампанских всадников, посланных на эту войну, и с войском союзников-латинов, превышавших численностью самое римское войско, кроме всего этого, еще и другие две армии выставлены были против Этрурии невдалеке от города: одна – в области фалисков, другая – на Ватиканском поле. Пропреторы Гней Фульвий и Луций Постумий Мегелл оба получили приказание расположить в этих местах свои лагери.

27. Консулы прибыли к врагам, перешедшим Апеннинский хребет, в область города Сентина и здесь на расстоянии почти четырех миль от них разбили свой лагерь. Затем между врагами начались совещания, и они решили не соединяться всем вместе в одном лагере и не вступать одновременно в битву; к самнитам присоединили галлов, а к этрускам – умбров. Назначили день битвы. Самнитам и галлам поручили битву, а этрускам и умбрам приказали осадить во время самого сражения римский лагерь. Планы эти разрушили трое перебежчиков из Клузия: тихонько ночью пришли они к консулу Фабию и открыли ему намерения врагов. Их отпустили с подарками с тем, чтобы они, лишь только у врагов состоится какое-нибудь новое решение, разузнали о нем и тотчас же донесли. Консулы написали Фульвию и Постумию, чтобы они – первый из области фалисков, а второй с Ватиканского поля – двинули свои войска к Клузию и всеми силами опустошали пределы неприятелей. Слух об этом опустошении заставил этрусков двинуться с территории города Сентина на защиту своих границ. После этого консулы стали настаивать на том, чтобы дать битву в отсутствие этрусков. В продолжение двух дней вызывали они неприятеля на битву; в продолжение двух дней не произошло ничего, достойного рассказа, лишь с той и другой стороны было немного убитых, и только дух воинов воспламенился: они ждали настоящего сражения, до решительной же битвы дело не дошло.

На третий день те и другие со всеми своими войсками вышли на бранное поле. Когда войска стояли готовыми к бою, лань, выгнанная волком из гор, кинулась, убегая от него через поле, между двумя войсками. Затем животные эти побежали в разные стороны: лань направила свой путь к галлам, а волк к римлянам. Волку дали дорогу между рядами, а лань галлы убили. Тогда один из стоявших перед знаменами римских воинов сказал: «Поражение и бегство обратились туда, где вы видите распростертым животное, посвященное Диане; здесь же посвященный Марсу волк-победитель, целый и невредимый, напомнил нам о потомке Марса[654]654
  …о потомке Марса… – Т. е. о Ромуле, отцом которого, по преданию, был бог войны Марс.


[Закрыть], о нашем основателе».

На правом фланге стали галлы, на левом – самниты. Против самнитов Квинт Фабий выстроил первый и третий легионы так, что они образовали собою правый фланг; а против галлов Деций выстроил пятый и шестой легионы, так что они образовали левый фланг; второй же и четвертый легионы с проконсулом Луцием Волумнием вели войну в Самнии. При первой схватке боевые силы были до такой степени одинаковы, что, если бы были тут еще этруски и умбры, то пришлось бы потерпеть поражение всюду, куда бы ни направились они, будь то на поле битвы или в лагере.

28. Впрочем, хотя до сих пор успех в битве был одинаков на той и другой стороне и судьба еще не решила, кому дать перевес, однако битва на правом и левом фланге была далеко не одинакова. Там, где находился Фабий, римляне действовали скорее оборонительно, чем наступательно, и старались затянуть сражение по возможности до самого позднего времени дня, так как вождь их был того убеждения, что и самниты, и галлы отважны при первом натиске; что достаточно устоять перед ними, при дальнейшем же ходе битвы мужество самнитов мало-помалу остывает; а у галлов ослабевает даже само тело, будучи неспособным к перенесению трудов и зноя; в начале битвы они храбры более, чем то свойственно мужам, а в конце ее становятся слабее женщин. Поэтому Фабий старался сохранить как можно более свежими силы своих воинов на то время, когда враги обыкновенно уступали победе. Более же горячий и по своим летам, и по своему пылкому темпераменту Деций истратил все силы, какие только были у него, в начале битвы. А когда пешее сражение показалось ему слишком медленным, двинул в битву конницу, а сам, вмешавшись в отряд наиболее храброй молодежи, стал упрашивать знатных юношей ударить вместе с ним на неприятеля; их-де ждет двойная слава, если победу начнет левый фланг и конница. Два раза обращали они в бегство галльскую конницу; в третий раз заехали слишком далеко и начинали уже бой в рядах пехоты, когда были приведены в ужас сражением неизвестного им дотоле характера[655]655
  …были приведены в ужас сражением неизвестного им дотоле характера… – Странно, что римляне, столько раз имевшие дело с галлами, до сих пор не были знакомы с галльскими боевыми колесницами.


[Закрыть]: стоя на боевых колесницах[656]656
  …на боевых колесницах… – Еssedum называлась двух– или четырехколесная боевая колесница галлов и бриттов, снабженная серпами, прикрепленными к осям колес.


[Закрыть] и телегах, со страшным грохотом, производимым лошадьми и колесами, явились вооруженные неприятели и напугали не привыкших к подобному шуму римских лошадей. Таким образом, под влиянием страха, точно обезумевшая, рассеивается победоносная конница; при этом неосмотрительном бегстве, стараясь уйти отсюда, валятся на землю люди с лошадьми. Вследствие этого пришли в замешательство также знамена легионов, и многие из стоявших перед знаменами воинов были смяты натиском лошадей и колесниц, несшихся через войско. Заметив испуг неприятелей, войско галлов погналось за ними, не давая им ни минуты времени, чтобы перевести дух и оправиться от страха.