Текст книги "История Рима от основания Города"

10. Во время этого смятения Фульвий Флакк вступил с войском в Рим через Капенские ворота и направился по центру города через Каринскую возвышенность[889]889
  …через Каринскую возвышенность… – Вершина Эсквилинского холма, обращенная к форуму.


[Закрыть] к Эсквилинскому холму; выступив же отсюда, расположился лагерем между Эсквилинскими и Коллинскими воротами. Плебейские эдилы распорядились подвозом туда съестных припасов. Между тем прибыли в лагерь консулы и сенат; здесь произошло совещание о важнейших государственных делах; решено было консулам расположиться лагерем около Коллинских и Эсквилинских ворот; городскому претору Гаю Кальпурнию быть начальником в Капитолии и Крепости, сенату же в полном составе постоянно находиться на форуме на тот случай, если бы при столь быстрой смене обстоятельств явилась какая-нибудь необходимость в его заключении. Между тем Ганнибал придвинул лагерь к реке Аниен на расстояние трех тысяч шагов от Рима; расположившись здесь, сам он с двумя тысячами всадников проехал вперед по направлению Коллинских ворот до храма Геркулеса и с лошади, на возможно близком расстоянии, осматривал стены и расположение города. Флакку показалось возмутительным, что Ганнибал столь дерзко и беспрепятственно проделывал это. Поэтому он послал против него всадников и этим заставил неприятельскую конницу отступить и возвратиться в свой лагерь. Когда завязалось сражение, консулы приказали находившимся тогда на Авентинском холме нумидийским перебежчикам, числом до 1200 человек, перейти через город на Эсквилинский холм, так как полагали, что не найдется никого пригоднее их для сражения среди оврагов, садовых построек, гробниц и повсюду находившихся канав. Некоторые, увидев, как они спускались на конях с Капитолия и Крепости по Публициевому спуску[890]890
  …по Публициевому спуску… – Публициев спуск – улица, поднимавшаяся от Большого цирка на Авентин.


[Закрыть], воскликнули, что Авентин взят. Это возбудило такое страшное смятение, панику и бегство, что если бы не находился за городом лагерь пунийцев, то вся трепещущая от страха масса народа высыпала бы из города; теперь же она укрывалась по домам и постройкам и нападала, бросая камни и дротики, на бежавших по улицам своих, принимая их за врагов. И невозможно было ни прекратить смятение, ни раскрыть ошибку, так как улицы были переполнены толпой поселян и скота, загнанных внезапным страхом в город. Конное сражение было удачно, и враги были оттеснены. Но так как во многих местах нужно было подавлять возникавшие без всякого повода беспорядки, то было решено, чтобы все бывшие диктаторы, консулы или цензоры имели полномочия главнокомандующих, до тех пор пока враг не удалится от стен города. И в самом деле, как в остальную часть этого дня, так и в следующую ночь без всякой причины поднималось и было подавляемо много тревог.

11. На следующий день Ганнибал, перейдя Аниен, вывел на битву все свои войска; не уклонились от сражения и Флакк с консулами. Но когда с обеих сторон войска были готовы к сражению, счастливый исход которого дал бы Рим в награду победителю, страшный дождь, перемежаясь с градом, привел то и другое войско в такое расстройство, что воины, едва удержав при себе оружие, возвратились в свои лагери, менее всего по той причине, что боялись врага. И на следующий день такая же непогода заставила разойтись выстроенные на том же самом месте войска. Всякий раз как они возвращались в лагерь, наступала удивительно тихая и ясная погода. Это обстоятельство возбудило в пунийцах суеверный страх и, по рассказам, слышны были речи Ганнибала, что у него не хватает то ума, то удачи для того, чтобы овладеть Римом. Его надежду на это ослабили также два других обстоятельства: одно маловажное, другое значительное. Значительное заключалось в том, что, стоя в бездействии с оружием под стенами города Рима, он услыхал об отправлении под особыми знаменами[891]891
  …под особыми знаменами… – Так называемые вексилии (vexilla); такое знамя имел каждый манипул.


[Закрыть] римских новобранцев на подкрепление войска для Испании; ничтожное же состояло в том, что, как он узнал от какого-то пленника, в те дни как раз то самое поле, где находился пунийский лагерь, было продано, и цена ничуть не была сбавлена вследствие этого. Действительно, то обстоятельство, что в Риме нашелся покупатель на ту землю, которой он фактически владел и которая составляла его собственность, будучи захвачена на войне, показалось Ганнибалу настолько высокомерным и возмутительным, что он, тотчас призвав глашатая, приказал продать с аукциона находившиеся в Риме вокруг форума лавки менял.

Под влиянием вышеуказанного обстоятельства Ганнибал отодвинул свой лагерь назад к речке Тутия[892]892
  …к речке Тутия… – В 6 милях от Рима впадает в Аниен.


[Закрыть], на расстояние шести тысяч шагов от города. Отсюда он направил путь к роще Феронии, к храму, славному в то время своими богатствами. Капенцы и другие народы, жившие по соседству, жертвуя туда сообразно со своим достатком лучшие произведения хозяйства и другие дары, изукрасили этот храм множеством золота и серебра. Теперь храм лишился всех этих приношений. Только громадные груды меди были найдены после ухода Ганнибала, так как его воины из религиозного страха бросали только куски необработанной меди[893]893
  …из религиозного страха бросали только куски необработанной меди. – Существовал обычай бросать в храмы и целебные источники куски необработанной меди. Карфагеняне, по-видимому, хотели так задобрить божество за ограбление храма.


[Закрыть]. В рассказах об опустошении этого храма писатели между собою согласны; только Целий передает, что Ганнибал свернул сюда, направляясь от Эрета, и начальными пунктами его пути называет Реату с Кутилиями и Амитерн; по его словам, Ганнибал из Кампании прибыл в Самний, затем в область пелигнов и, минуя город Сульмон, перешел в землю марруцинов; затем, направляясь по Альбанской области в землю марсов, отсюда прибыл в Амитерн и деревню Форулы. И в этом нет ошибки, потому что не могли бы в столь короткий промежуток времени[894]894
  …в столь короткий промежуток времени… – Более 80 лет.


[Закрыть] изгладиться следы похода такого вождя с таким войском; ибо с достоверностью известно, что Ганнибал шел по этому пути; вопрос заключается только в том, прошел ли он этим путем на Рим или возвратился им из Рима в Кампанию.

12. Однако Ганнибал не отличался такой настойчивостью в защите Капуи, какую проявили римляне в обложении ее осадой. И действительно, он столь поспешным маршем устремился через Самний, Апулию и землю луканцев в пределы бруттийцев к проливу и Регию, что поразил своим почти внезапным приходом неприготовленное к этому население. Хотя в эти дни Капую осаждали ничуть не с меньшим усердием, однако прибытие Флакка капуанцы почувствовали и были изумлены тем, что Ганнибал не вернулся вместе с ним. Затем из переговоров кампанцы поняли, что они оставлены и покинуты и что пунийцы потеряли надежду удержать за собою Капую. К этому присоединился открыто обнародованный посреди врагов эдикт проконсула, изданный на основании сенатского постановления, чтобы все те кампанские граждане, которые до назначенного срока перейдут на сторону римлян, оставались безнаказанными. Впрочем, не было ни одного случая перехода, но жителей сдерживал более страх, чем верность Ганнибалу, потому что во время восстания они наделали более важных преступлений, чем какие можно было бы простить им. Однако как никто не переходил на сторону врагов, имея в виду себя лично, так и для общего блага не представлялось никакого спасительного выхода. Знать покинула на произвол судьбы государство, и ее нельзя было созвать в сенат; во главе правления стоял человек, который не придал себе чести этим званием, а лишил силы и значения занимаемую им должность, вследствие того, что был недостоин ее. Даже на форуме и в общественных местах уже не появлялся никто из знати; запершись в своих домах, она со дня на день вместе со своей гибелью ожидала конца существования отечества.

Главный надзор за всеми делами был передан Бостару и Ганнону, начальникам пунийского гарнизона, но их тревожила своя собственная опасность, а не опасность союзников. Они написали Ганнибалу письмо не только откровенного характера, но даже в жестких выражениях, в котором ставили ему в вину, что он предал в руки врагов не только Капую, но и отдал на всевозможные мучения их вместе с гарнизоном; сам он, говорилось далее, удалился к бруттийцам, как бы уклоняясь видеть собственными глазами взятие Капуи. Между тем, право, даже нападение на Рим не могло отвлечь римлян от осады Капуи: вот насколько постояннее в своей вражде римляне, чем пунийцы в их дружбе. Если он вернется в Капую и перенесет сюда весь театр военных действий, то как они, так и кампанцы будут готовы к вылазке; не для войны с регийцами и тарентинцами перешли они Альпы; где находятся римские легионы, там дóлжно быть и войскам карфагенян; так сражались с успехом у Канн, так у Тразименскаго озера, сходясь с врагом лицом к лицу, располагаясь с ним лагерями друг против друга, испытывая военное счастье.

Написанное в этом духе письмо было передано нумидийцам, предложившим свои услуги за обещанную плату. Когда те под видом перебежчиков прибыли в римский лагерь к Флакку, чтобы, улучив удобное время, уйти оттуда, а бывший уже давно в Капуе голод делал причину их прибытия к врагу вполне вероятной для всякого, внезапно пришла в римский лагерь кампанская женщина, наложница одного из перебежчиков, и объявила римскому полководцу, что нумидийцы перебежали к нему, сговорившись вместе совершить коварное дело, и что они несут письмо к Ганнибалу; она готова изобличить в этом одного из них, который раскрыл ей свой умысел. Приведенный нумидиец сначала довольно упорно притворялся, что не знает этой женщины, но затем, уличенный неоспоримыми доказательствами и видя, что для него требуют и готовят орудия пытки, сознался, что дело обстоит действительно так. Было представлено письмо и, сверх того, показания его были дополнены обстоятельством, остававшимся дотоле скрытым, а именно: что по римскому лагерю бродят, под видом перебежчиков, и другие нумидийцы. Их захватили свыше семидесяти человек и наказали вместе с вновь прибывшими перебежчиками розгами, а затем, отрубив им руки, прогнали обратно в Капую. Вид такого тяжкого наказания сломил мужество кампанцев.

13. Стечение народа к курии заставило Лесия созвать сенат. При этом знатным лицам, которые уже давно уклонялись от общественных совещаний, открыто грозили, что пойдут по их домам и силою всех вытащат на улицу, если они не явятся в сенат. Страх перед таким насилием дал верховному правителю возможность собрать многолюдное сенатское заседание. Здесь, в то время как прочие говорили о необходимости отправить послов к римским главнокомандующим, Вибий Виррий, бывший зачинщиком отпадения от римлян[895]895
  …бывший зачинщиком отпадения от римлян… – См. XXIII, 7.


[Закрыть], когда спросили его мнение, сказал, что говорящие о посольстве, о мире и сдаче не думают ни о том, как поступили бы они сами, если бы римляне были в их власти, ни о том, чтó придется им самим перенести от них. «Что же, – продолжал он, – вы думаете, что сдача произойдет на тех же условиях, на которых когда-то сдались римлянам мы сами со всем своим имуществом, чтобы получить от них помощь против самнитян? Вы уже забыли, в какое время и при каком положении дел отложились мы от римского народа? Уже забыли о том, как при своем отпадении мы с целью оскорбления перебили, подвергая мукам, римский гарнизон, который можно было бы выпустить из города? Сколько раз и с каким ожесточением делали мы вылазки на осаждающего нас врага, нападали на его лагерь, призывали для поражения его Ганнибала, наконец, что случилось весьма недавно, послали его отсюда для нападения на Рим? Теперь, наоборот, припомните, какую враждебность выказали к нам римляне, чтобы из этого понять, на что вам рассчитывать! В то время как находился в Италии чужеземный враг, и притом враг, называющийся Ганнибалом, они, хотя война пылала повсюду, оставили все без внимания и, забыв о самом Ганнибале, послали для нападения на Капую обоих консулов с двумя консульскими войсками. Второй уже год они изнуряют нас голодом, замкнув со всех сторон и окружив отовсюду валом; сами они перенесли вместе с нами величайшие опасности и самые тяжелые труды; неоднократно их избивали вокруг вала и рвов и, наконец, почти прогнали из их лагеря.

Но я оставляю это: старое и обычное явление – переносить труды и опасности при нападении на неприятельский город. Но из следующего виден их гнев и проклятая, непримиримая ненависть к нам: Ганнибал с огромным войском из пехоты и конницы напал на их лагерь и частью овладел им. Но такая большая опасность ничуть не отвлекла их от осады; направившись через Волтурн, он опустошил пожарами область города Кал – не двинулись римляне от Капуи и ввиду столь великого бедствия своих союзников. Ганнибал отдал приказание идти к самому городу Риму: они презрели и эту грозную невзгоду. По переправе через Аниен он расположился лагерем в трех тысячах шагов от города, наконец, подошел к самым его стенам и воротам, дав понять римлянам, что отнимет у них Рим, если они не оставят Капуи: они, однако, не оставили ее. Диких зверей, побуждаемых слепым инстинктом и яростью, было бы можно заставить идти на помощь своим, если двинуться прямо к их логовищам и детенышам; римлян же не заставили удалиться от Капуи ни осажденный со всех сторон Рим, ни жены и дети их, жалобный плач которых был слышен почти отсюда, ни оскорбление и поругание алтарей, очагов, храмов богов, гробниц их предков. Так велико их желание покарать нас, так велика жажда их упиться нашею кровью! И это, может быть, вполне с их стороны справедливо: и мы ведь сделали бы то же самое, если бы к тому представился счастливый случай. Поэтому, так как бессмертные боги судили иначе, я, которому ни в каком случае не должно отказываться от смерти, могу, пока я свободен, пока располагаю самим собою, избежать своею смертью тех мучений и оскорблений, которые готовит мне враг, смертью не только не позорной, но и легкой. Не увижу я гордых небывалой победой Аппия Клавдия и Квинта Фульвия, и не будут вести меня напоказ всем в триумфе в оковах по городу Риму, чтобы потом заключить в темницу[896]896
  …потом заключить в темницу… – Имеется в виду подземное отделение (так называемый Туллиан) Мамертинской тюрьмы, возведенной, по Титу Ливию, при царе Анке Марции, – круглое купольное помещение, куда спускали (через дыру в потолке) смертников. – Примеч. ред.


[Закрыть] или чтобы я, привязанный к столбу, с растерзанною от розог спиною, подставил под римский топор свою шею. Не увижу я, как будут разрушать и жечь мой родной город и влечь на позор кампанских матерей, дев и благородных юношей. Римляне разрушили до основания Альбу, откуда происходили сами, чтобы изгладить память о своем роде и происхождении; тем менее я поверю тому, что они пощадят Капую, к которой они относятся еще с большею ненавистью, чем к Карфагену. Итак, кто из вас намерен покориться определению рока раньше, чем увидит столько этих столь горестных событий, для тех у меня сегодня устроен и готов пир. Когда мы насытимся пищей и питьем, будут обносить кругом один и тот же кубок, который подадут мне. Напиток этот освободит тело от мучений, душу от оскорблений, глаза и уши от того, чтобы видеть и слышать все тяжкое и позорное, что ожидает побежденных. Будут наготове слуги, которые разожгут на площадке перед домом большой костер, чтобы бросить на него наши бездыханные тела. Это единственный, и честный, и невынужденный путь к смерти. И сами враги удивятся нашей доблести, и Ганнибал поймет, что он покинул и предал мужественных союзников».

14. Нашлось больше людей, выслушавших и одобривших эту речь Виррия, чем таких, которые мужественно могли привести в исполнение то, что одобряли. Бóльшая часть сената, полагаясь на то, что милосердие римского народа, неоднократно испытанное во многих войнах, будет доступно и для них, решили послать посольство для сдачи римлянам Капуи и отправили его. За Вибием Виррием последовало в его дом около двадцати семи сенаторов; они отпировали вместе с ним и, прогнав при помощи вина, насколько было возможно, из своего ума мысль о грозящей беде, все приняли яд. Затем, по окончании пира, они, подав друг другу правые руки, оплакивали в последних взаимных объятиях гибель свою и своего отечества; одни из них остались, чтобы сгореть на общем костре, другие же разошлись по своим домам. Переполнение желудков пищей и вином замедлило действие яда. Таким образом, хотя большинство из них и боролось со смертью всю ночь и часть следующего дня, все-таки все испустили дух раньше, чем ворота были открыты перед врагами.

На следующий день были отперты по приказанию проконсула Юпитеровы ворота, находившиеся против римского лагеря. Через них были впущены один легион и два отряда конницы вместе с легатом Гаем Фульвием. Он прежде всего распорядился снести к себе все оборонительное и наступательное оружие, находившееся в Капуе, затем, расставив у всех ворот караулы, чтобы никому нельзя было ни скрыться, ни получить пропуска через них, захватил в плен пунийский гарнизон и приказал кампанскому сенату идти в лагерь к римским главнокомандующим. Когда они явились туда, тотчас на всех их наложили оковы и приказали им передать квесторам все то количество золота и серебра, которое они имели. Золота нашлось 2070 фунтов, серебра же 31 200 фунтов. Из числа тех сенаторов, по совету которых преимущественно, как было известно, произошло отпадение от римлян, 25 были отосланы под стражу в Калы, 28 – в Теан.

15. Фульвий и Клавдий совершенно расходились во мнениях относительно наказания кампанского сената. Клавдий был склонен даровать ему прощение; суровее было мнение Фульвия. Поэтому Аппий готов был передать решение всего этого дела в Рим сенату; сверх того, по его мнению, следовало дать возможность сенату расследовать, не сообщали ли кампанцы своих планов некоторым из латинских союзников и не получали ли от них помощи во время войны. Фульвий же утверждал, что ни в каком случае не следует допускать того, чтобы тревожить сомнительными подозрениями верных союзников и предоставить их произволу доносчиков, которых никогда нисколько не смущали ни слова их, ни действия. Поэтому он выразил желание остановить и прекратить расследование этого дела. Когда они разошлись после разговора об этом, Аппий, несмотря на суровые речи своего товарища, не сомневался, что тот все-таки относительно такого важного дела будет ждать письма из Рима. Но Фульвий, чтобы это самое не послужило помехой его плану, распуская военный совет, приказал военным трибунам и начальникам союзнических войск распорядиться, чтобы к третьей страже были наготове 2000 отборных всадников.

Отправившись ночью с этими всадниками в Теан, Фульвий на рассвете вступил в его ворота и устремился на площадь. Когда при первом появлении всадников сбежался народ, он приказал призвать главного начальника сидицинов и отдал ему распоряжение привести находившихся под стражею кампанцев. Когда их привели, то все они были наказаны розгами и казнены. Затем Фульвий в карьер устремился в Калы. В то время как он заседал там на трибунале и привязывали к столбам приведенных к нему кампанцев, быстро явился присланный из Рима всадник и передал ему письмо от претора Гая Кальпурния вместе с постановлением сената. По всему собранию, начиная с трибунала, пошел говор о том, что дело о кампанцах полностью передается на решение отцов. Фульвий, и сам будучи того же мнения, принял письмо, но, не распечатав, положил его за пазуху и приказал через глашатая ликтору приводить в исполнение приговор. Таким образом были казнены и те кампанцы, которые находились в Калах. Затем было прочитано письмо с постановлением сената, уже поздним, чтобы помешать случившемуся, исполнение которого было всеми мерами ускорено с целью не встретить препятствия.

Когда Фульвий уже поднимался со своего места, его окликнул по имени проходивший в толпе кампанец Таврея Вибеллий. Когда тот, недоумевая, чего от него хотят, снова сел на место, кампанец сказал: «Прикажи убить и меня, чтобы ты мог похвастаться убийством мужа, гораздо более храброго, чем ты». Когда же Флакк говорил ему, что тот, конечно, не совсем в здравом уме, да и кроме того постановление сената мешает поступить с ним таким образом, если бы даже это было согласно с его желанием, Вибеллий воскликнул: «Если я, потеряв отечество, лишившись близких и друзей, убив своей собственной рукою жену и детей, чтобы они не потерпели чего-либо недостойного, не могу даже умереть той же смертью, как эти мои сограждане, то пусть найду я в своей доблести избавление от этой ненавистной жизни!» С этими словами он вонзил себе прямо в грудь меч, который был спрятан под одеждою, и пал умирая к ногам полководца.

16. Ввиду того что Флакк, как в деле наказания кампанцев, так и во многом другом, действовал единолично, некоторые передают, что Аппий Клавдий умер незадолго до сдачи Капуи. Вместе с тем рассказывают, что и этот самый Таврея недобровольно явился в Калы и не сам умертвил себя, но когда-де он, привязанный к столбу наряду с другими, громко кричал, Флакк приказал всем молчать, так как среди шума плохо были слышны его крики. Тогда-то Таврея сказал вышеприведенные слова, именно что его, доблестнейшего мужа, умерщвляет человек, никоим образом не равняющийся с ним доблестью. При этих словах глашатай, по приказанию проконсула, провозгласил следующее: «Ликтор! Прибавь доблестному мужу розог и начни с него первого исполнение приговора!» Некоторые также передают, что Фульвий прочел постановление сената раньше, чем казнить Таврею, но так как в постановлении сената было добавлено «пусть он, если угодно, передаст решение всего дела сенату», Фульвий истолковал себе это так, что-де ему предоставлено решить, что он считает более полезным для государства.

Из Кал вернулись в Капую и приняли на капитуляцию Ателлу с Калатией. Там также казнили главных зачинщиков. Таким образом, было казнено до семидесяти влиятельных сенаторов; около трехсот знатных кампанцев одни были заключены в тюрьму, другие же распределены под стражу по городам латинских союзников и погибли различным образом; остальная масса кампанских граждан была продана в рабство. Предметом другого совещания был вопрос о городе и его области. Хотя некоторые полагали, что следует разрушить город весьма могущественный, близко находившийся и враждебный Риму, однако очевидная выгода одержала верх. Именно благодаря своей области, которая, как было известно, была первой в Италии по плодородию своей почвы для насаждений всякого рода, город был оставлен в целости, с тем чтобы там могли как-нибудь жить земледельцы. Для заселения города в нем было задержано множество не имевших гражданства туземцев, вольноотпущенников, торговцев и ремесленников. Вся же земля и общественные здания сделались собственностью римского народа. Впрочем, решили, что в Капуе, как бы в городе, будут лишь постройки и народонаселение, но чтобы она не представляла собою никакого политического целого и не имела ни сената, ни народного собрания, ни магистратов на том основании, что население ее без общественных совещаний, без властей не будет способно соединиться вместе, не имея для этого никаких общих интересов. Постановлено было, что для отправления правосудия ежегодно будут посылать из Рима префекта. Так решили дела, касавшиеся Капуи, с обдуманностью, заслуживающей одобрения во всех отношениях. Сурово и немедленно наказали наиболее виновных. Масса граждан была отправлена в изгнание в разные места без всякой надежды на возвращение. Не предали огню и не подвергли свирепому разрушению ни в чем неповинные дома и стены города и вместе с выгодами прибрели также у союзников славу кротости тем, что оставили неповрежденным знаменитейший и богатейший город, разрушением которого была бы огорчена вся Кампания и все народы, жившие с ней по соседству. У врагов вынудили сознание того, насколько могущественны римляне в наказании вероломных союзников и насколько бессилен Ганнибал защитить тех, кого он принял под свое покровительство.

17. Освободившись от забот относительно Капуи, римский сенат назначил Гаю Нерону 6000 пехоты и 300 всадников, по его собственному выбору, из тех двух легионов, которые тот имел под Капуей, и столько же пехотинцев с 8 сотнями конницы из союзников латинского племени. Посадив это войско на корабли в Путеолах, Нерон переправился с ним в Испанию. Прибыв на кораблях в Тарракон, он высадил там войско и, вытащив корабли на берег, вооружил для пополнения численности воинов также и моряков. Затем, отправившись к реке Ибер, он принял войско от Тиберия Фонтея и Луция Марция. Отсюда он продолжал путь на врагов. Газдрубал, сын Гамилькара, стоял лагерем у Черных Камней. Эта местность находится в земле авсетанов между городами Илитургисом и Ментиссой. Нерон занял ущелье этого горного хребта.

Находясь в стесненном положении, Газдрубал прислал к нему парламентера с обещанием вывести из Испании все свое войско, если получит свободный пропуск отсюда. Так как римский полководец с радостью принял это предложение, то Газдрубал попросил назначить для переговоров следующий день, чтобы в его личном присутствии были подписаны условия относительно капитуляции городских крепостей и назначения срока, к которому должны быть выведены гарнизоны и вывезено пунийское имущество без всякого обмана. Добившись этого, Газдрубал тотчас с наступлением сумерек и затем в продолжение целой ночи приказал выбираться из гор, какими только можно было путями, наиболее тяжелым частям своего войска. Тщательно позаботились о том, чтобы в эту ночь не уходило много воинов, для того чтобы обмануть врагов тишиной, да и ускользнуть от них благодаря малочисленности по узким и неудобным тропинкам было легче. На следующий день сошлись для переговоров, но, благодаря тому, что говорили и писали больше, чем следовало, о таких предметах, которые не относились к делу, потратили на это день и отложили переговоры до следующего. Выигранная таким образом следующая ночь дала время вывести и других воинов. И на следующий день дело не кончилось. Таким образом провели несколько дней в том, что открыто спорили из-за условий, и столько же ночей в том, что тайно выпускали из лагеря карфагенян; а после того как ушла бóльшая часть их войска, они уже не держались даже тех условий, которые были предложены ими добровольно, и все менее и менее становилось возможным прийти к общему соглашению, так как вместе с ослаблением у карфагенян страха перед римлянами исчезала и верность своему слову. Уже удалилась из гор почти вся пехота их, как вдруг на рассвете густой туман окутал кругом весь хребет и равнины. Заметив это, Газдрубал отправил к Нерону посла просить его отложить переговоры до следующего дня на том основании, что-де в этот день карфагенянам не подобает вести какое-либо важное дело. Так как даже тогда все-таки не заподозрили обмана, то подарили снисходительно карфагенянам и этот день, и тотчас Газдрубал, выступив со слонами и конницей из лагеря, спокойно выбрался на безопасное место. Около четвертого часа дня солнце рассеяло туман, стало ясно и римляне увидали опустелый лагерь врагов. Тогда-то Клавдий, догадываясь о коварстве пунийцев, лишь только увидел себя обманутым, горячо начал преследовать уходивших врагов, готовый сразиться с ними; но враги уклонялись от сражения. Однако происходили легкие стычки между пунийским арьергардом и передовыми отрядами римлян.

18. Между тем те испанские народы, которые отпали после понесенного римлянами поражения, не переходили обратно на их сторону, но и вновь никто не отпадал от карфагенян. И в Риме после взятия Капуи для сената и римского народа составляла предмет бóльших забот уже не Италия, а Испания; находили нужным увеличить там войско и послать туда главнокомандующего. Однако вопрос, кого послать туда, не был выяснен столь же достаточно, как было очевидно то, что в страну, где в тридцатидневный промежуток времени погибли два величайших полководца[897]897
  …погибли два величайших полководца… – Публий Корнелий Сципион и брат его Гней Корнелий Сципион, о судьбе которых см. XXV, 35.


[Закрыть], нужно было с особенной тщательностью выбирать того, кто явился бы преемником их обоих. Так как одни называли одно имя, другие – другое, то наконец прибегли к тому, чтобы народ собрался на комиции для избрания проконсула в Испании, и консулы назначили день для комиций. Сначала ожидали, что те, которые считали себя достойными такой власти, заявят предварительно о своей кандидатуре; но когда обманулись в этом ожидании, снова поднялись вопли о понесенном поражении, и стали сожалеть о потере главнокомандующих. Таким образом, опечаленные граждане, почти не находя решения делу, сошлись, однако, в назначенный для комиций день на Марсово поле. Обратив свои взоры на магистратов, они искали глазами знатнейших граждан, вопросительно посматривавших друг на друга, и громко сетовали, до того-де плохи обстоятельства и до того отчаянно положение дел в государстве, что никто не осмеливается принять на себя верховную власть в Испании. В это время вдруг встал на возвышенном месте, откуда его можно было видеть, Публий Корнелий, сын погибшего в Испании Публия Корнелия, едва достигший двадцати четырех лет юноша, и заявил о своих притязаниях. Когда все обратили на него свои взоры, тотчас полными одобрения криками выразили ему предзнаменование счастливого и благополучного служения. Затем, получив приказание приступить к голосованию, все без исключения не только центурии, но и отдельные лица постановили, чтобы Публий Сципион имел верховную власть в Испании. Впрочем, после того как дело было кончено и поостыл уже пыл одушевления, внезапно наступили тишина и молчаливое размышление о том, что же сделали. Неужели же расположение к личности победило рассудок? Особенно раскаивались, думая о его возрасте. Некоторых страшила также судьба его фамилии и имя человека, который, покидая две находившиеся в трауре семьи, отправлялся в те провинции, где ему предстоял круг деятельности среди могил отца и дяди.

19. Лишь только Сципион заметил это беспокойство и озабоченность народа, после того как дело было решено с таким воодушевлением, он пригласил народ на сходку и с таким достоинством и благородством рассуждал о своем возрасте, о врученной ему власти, о войне, которую ему дóлжно было вести, что вновь возбудил поостывший было пыл энтузиазма и вселил во всех более прочную надежду, чем надежда, обыкновенно внушаемая доверием к человеческим обещаниям, или соображения, основанные на уверенности в успехе дела. Ибо Сципион возбуждал удивление не только действительными своими доблестями, но и обладал с юношеских лет особым умением выставлять их на вид, действуя во многих случаях на глазах толпы или по указанию бывших ему ночных видений, или как бы по внушению свыше, потому ли, что и сам он был до некоторой степени суеверен, или же для того, чтобынемедленно приводились в исполнение его предначертания и планы, как бы внушенные изречением оракула. С намерением приучить к этому других с самого начала своей общественной деятельности он, с тех пор как надел мужскую тогу, ни разу не выполнял какого-либо государственного или частного дела, прежде чем не сходит на Капитолий, и, войдя в храм, не расположится там и не проведет время по большей части в одиночестве и в уединении. Этим обычаем своим, соблюдаемым в жизни, Сципион, намеренно ли или не намеренно, вселил среди некоторых лиц веру в распространенное мнение о том, что он – человек, происшедший от божества, и воскресил в своем лице такое же пустое и баснословное сказание, как существовавшее раньше об Александре Великом, будто бы он был зачат от сожительства с громадным змеем, что в спальне его матери очень часто замечали облик этого чудовища и что при появлении людей оно внезапно скатывалось с ложа и исчезало из глаз. Никогда сам Сципион не издевался над верой в эти чудеса; мало того, он придал ей больше силы, с особым умением не отрицая подобных слухов и не уверяя прямо в их действительности. Много других толков в том же роде, и достоверных, и вымышленных, внушало удивление к этому юноше более, чем к обыкновенному смертному; полагаясь на это, государство тогда поручило столь трудное дело, соединенное с такою властью, человеку совсем незрелого возраста.