Текст книги "История Рима от основания Города"

59. Но, правда, говорят, относительно Сципиона сами условия мира, как слишком выгодные для Антиоха, подозрительны. Ибо ему царство оставлено в целости; после поражения он владел всем, что ему принадлежало до войны; из огромного количества золота и серебра, которое было у него, однако ничего не внесено в государственное казначейство, но все сделалось частным достоянием. Да разве не пронесли на глазах всех столько золота и серебра в триумфе Луция Сципиона, сколько его не было и в десяти других триумфах, если бы сложить все вместе? А что сказать о границах его царства? Всей Малой Азией и прилегающими к ней странами Европы владел Антиох. Всем известно, какая большая часть земного круга эта страна, врезывающаяся от горы Тавр в самое Эгейское море, и сколько она заключает в себе не только городов, но и народов. Эта страна, простирающаяся в длину более чем на тридцать дней пути и в ширину, между двумя морями, на десять дней пути, отнята у Антиоха до самых вершин Таврского хребта, и он прогнан в самый крайний уголок земного круга. Что можно было бы у него еще отнять, если бы ему мир дан был безвозмездно? Побежденному Филиппу была оставлена Македония, Набису – Лакедемон, и этого не ставили Квинкцию в вину, ибо у него не было брата Публия Африканского, ненависть к которому повредила Луцию Сципиону, тогда как ему должна была принести пользу слава брата. Согласно приговору, в дом Луция Сципиона было принесено столько золота и серебра, сколько нельзя выручить, если продать все его имущество. Итак, где же это царское золото, где столько без труда приобретенного добра? В доме, который не разорен расходами, должно бы находиться налицо изобилие нового богатства. Но, конечно, чего нельзя выручить от продажи имущества, то враги Луция Сципиона постараются выместить на нем лично оскорблениями и поруганиями. Они позаботятся о том, чтобы такой знаменитый муж был заключен в тюрьму вместе с ночными ворами и разбойниками и испустил дух в мрачной темноте и чтобы затем голый труп его был брошен перед тюрьмой. Это будет большим позором для города Рима, чем для фамилии Корнелиев.

60. В ответ претор Теренций прочитал Петилиев законопроект, постановление сената и состоявшийся судебный приговор над Луцием Сципионом. Он говорил, что если не будет внесена в государственное казначейство сумма, к которой он присужден, то ему, претору, ничего больше не остается, как приказать арестовать осужденного и отвести его в тюрьму. Затем трибуны удалились для совещания, и вскоре после этого Гай Фанний объявил согласное решение свое и прочих товарищей, исключая Гракха, что трибуны не препятствуют претору воспользоваться своей властью; Тиберий же Гракх постановил следующее: он не препятствует претору выручить присужденную судом сумму от продажи имущества Луция Сципиона; но он не допустит, чтобы находился в тюрьме и в оковах вместе с врагами римского народа Луций Сципион, который победил самого богатого в мире царя, распространив владычество римского народа до крайних пределов земли, обязал царя Евмена, родосцев и, кроме того, так много народов Азии благодеяниями римского народа, провел в триумфе и заключил в тюрьму весьма многих неприятельских полководцев, и приказывает отпустить его. Это решение было выслушано с большим одобрением, с большой радостью народ увидел Сципиона отпущенным, и с трудом верилось, что приговор состоялся в том же государстве. Затем претор послал квесторов, чтобы они взяли от имени государства имущество Луция Сципиона. И тут не только не оказалось ни малейшего следа царских денег, но даже далеко не выручили такой суммы, к какой он был присужден. Для Луция Сципиона родственники, друзья и клиенты собрали столько денег, что если бы он их принял, то был бы гораздо богаче, чем был до постигшего его несчастья. Но он ничего не взял. Предметы, необходимые для жизни, выкупили ему ближайшие его родственники, и питаемая к Сципионам ненависть обратилась против претора, его совета и обвинителей.

Книга XXXIX

Война с лигурийцами (1). Покорение фриниатских и апуанских лигурийцев (2). Ценоманы получили назад отнятое у них оружие; латинские переселенцы возвращены из Рима домой (3). Споры в сенате из-за назначения триумфа проконсулу Марку Фульвию; триумф его (4–5). Выборы на 568 год от основания Рима [186 г. до н. э.]; триумф Гнея Манлия Вультона над галлами; бунт в Испании; игры в Риме (6–7). Распределение провинций на 568 год от основания Рима; возникновение вакханалий (8). Обнаружение их (9-13). Мероприятия сената и консулов против вакханалий (14–18). Награждение донесших о них (19). События в Лигурии (20). События в Испании (21). Религиозные церемонии в Риме; переход галлов в Венецию (22). Выборы на 569 год от основания Рима [185 г. до н. э.]; причины возникновения войны у римлян с Персеем (23–24). Римские уполномоченные решают спор Филиппа с фессалийцами, перребами и афаманами (25–26). С Евменом (27–29). Овация Луция Манлия за победы в Испании; волнение рабов в Апулии (29). Римляне разбиты в Испании и отомстили за свое поражение (30–31). События в Лигурии; выборы на 570 год от основания Рима [184 г. до н. э.] (32). Послы Филиппа и Евмена в Риме (33). Суровая расправа Филиппа в Маронее (34). Деметрий, сын Филиппа, отправлен в Рим; раздоры в Пелопоннесе (35). Римские уполномоченные на собрании Ахейского союза (36–37). Распределение провинций и армий на 570 год от основания Рима (38). Спор из-за претуры (39). Споры из-за цензорства; характеристика Марка Порция Катона (40–41). Следствие об отравителях и вакханалиях (41). Положение в Испании; деятельность цензоров (42–44). Выборы и распределение провинций и армий на 571 год от основания Рима [183 г. до н. э.] (45). Похороны верховного понтифика Публия Лициния Красса; жалобы на Филиппа перед сенатом (46). Объяснения Деметрия от имени Филиппа (47). Лакедемонское посольство в Риме (48). Волнения в Пелопоннесе; гибель Филопемена и наказание Мессены (49–50). Смерть Ганнибала (51). Время смерти Сципиона (52). Подозрения Филиппа против сына Деметрия (53). Жалобы галлов и удаление их из Италии; основание новых колоний (54–55). События в Испании и Лигурии; выборы на 572 год от основания Рима [182 г. до н. э.]; чудесные знамения (56).

1. В то время как в Риме происходили вышеописанные события, если только они относятся к этому году [187 г.], оба консула вели войну в земле лигурийцев. Этот враждебный народ словно предназначен был для того, чтобы поддерживать у римлян военную дисциплину в промежутках великих войн, и никакая другая провинция не оттачивала мужества воинов больше. Ведь Азия вследствие обольстительности своих городов, изобилия продуктов земли и моря, изнеженности неприятелей и сокровищ царей скорее обогащала войска, чем делала их более храбрыми. Особенно под начальством Гнея Манлия войска держались вольно и распущенно; поэтому, встретив во Фракии несколько более трудные дороги и более опытного неприятеля, они понесли большое поражение. В Лигурии все заставляло воинов держаться настороже: местность гористая и неприступная, которую римлянам трудно было занять и где трудно было вытеснить неприятеля с занятой позиции; дороги утесистые, тесные и опасные вследствие засад; неприятель легковооруженный, проворный, неожиданно появляющийся, не дозволяющий никогда и нигде чувствовать себя спокойно или безопасно; штурм сильных крепостей был неизбежен, затруднителен и вместе с тем опасен; страна скудная, обрекавшая воинов на лишения и доставлявшая им не очень много добычи. Поэтому маркитанты не шли за легионами, длинная вереница вьючных животных не удлиняла колонн римского войска; не было ничего, кроме оружия и воинов, возлагавших всю надежду на оружие. Никогда не было недостатка ни в случаях, ни в поводах к войне с этими народами, так как вследствие скудости своей страны они производили набеги на поля соседей, однако дело никогда не доходило до решительного сражения.

2. Консул Гай Фламиний, после многих удачных битв с фриниатскими лигурийцами в их собственной земле, принял на капитуляцию этот народ и отнял у него оружие. Когда их стали наказывать за недобросовестную передачу оружия, они покинули свои деревни и удалились на гору Авгин, куда немедленно последовал за ними и консул. Впрочем, они снова разбежались: бóльшая часть без оружия устремилась по непроходимым местам и крутым скалам, где неприятель не мог преследовать их. Таким образом, они удалились за Апеннины; те же, которые остались в своем лагере, были окружены и взяты силой. Затем легионы пошли за Апеннины. Там лигурийцы некоторое время оборонялись под защитой занятой ими раньше высокой горы, но вскоре сдались; тогда с большей тщательностью было разыскано и отобрано все оружие. Потом театр войны был перенесен к апуанским лигурийцам, которые производили такие частые набеги на область Пизы и Бононии, что невозможно было обрабатывать землю. Консул усмирил также и их и возвратил спокойствие их соседям. Но, обеспечив безопасность провинций и не желая оставлять своих воинов в бездействии, он приказал провести дорогу из Бононии в Арретию. Другой консул, Марк Эмилий, сжег и опустошил поля и деревни лигурийцев, расположенные в равнинах или долинах, между тем как сами они занимали две горы – Баллисту и Свисмонтий. Затем, напав на занимавших высоты, он надоедал им незначительными стычками и наконец принудил их построиться в боевой порядок и победил в правильном сражении, во время которого он обещал построить храм Диане. Покорив все племена по сю сторону Апеннин, Эмилий напал на тех, которые жили за горами, – в числе их были и фриниатские лигурийцы, до которых Гай Фламиний не дошел. Всех их консул Эмилий покорил, обезоружил и с гор отправил на равнины. Усмирив лигурийцев, он повел свое войско в страну галлов и приказал провести дорогу от Плацентии в Аримин, так что она соединилась с Фламиниевой дорогой. В последней битве, когда сразились грудь с грудью с лигурийцами, он обещал построить храм Юноне Царице. Таковы были события этого года в земле лигурийцев.

3. В Галлии претор Марк Фурий, желая среди мира создать призрак войны, обезоружил безупречных ценоманов. Они жаловались на это в Риме перед сенатом, который отослал их к консулу Эмилию, поручив последнему разобрать и решить это дело. После жарких споров с претором ценоманы выиграли свой процесс: Фурий получил приказание возвратить им оружие и выехать из провинции.

Затем сенат дал аудиенции послам латинских союзников, собравшимся во множестве со всех частей Лация. Они жаловались на то, что большое число их сограждан переселилось в Рим и там занесено в списки римских граждан; поэтому претору Квинту Теренцию Куллеону было поручено произвести следствие об этих лицах и выслать из Рима того, о ком будет доказано союзниками, что он сам или предки его были записаны у них во время цензорства Гая Клавдия и Марка Ливия [204–203 гг.] или после этих цензоров. Результатом этого следствия было возвращение домой 12 000 латинов: ведь и тогда уже множество иноземцев слишком обременяло Рим.

4. До возвращения в Рим консулов из Этолии прибыл проконсул Марк Фульвий. Он доложил сенату, собравшемуся в храме Аполлона, о своих действиях в Этолии и на острове Кефаллении и просил сенаторов, во внимание к его успехам и счастью, повелеть воздать благодарение бессмертным богам и назначить ему триумф. Народный трибун Марк Абурий заявил, что если состоится какое-нибудь решение по этому вопросу до прибытия консула Марка Эмилия, то он будет протестовать: консул-де желал оспаривать притязания Фульвия и, отъезжая в свою провинцию, поручил ему, трибуну, задержать разбор всего этого дела до его возвращения. Для Фульвия все ограничится одной отсрочкой, а сенат может постановить свое решение и в присутствии консула. Тогда Марк Фульвий возразил: если бы людям было неизвестно о личной ненависти к нему Марка Эмилия или о том, с какой необузданной и почти деспотической жестокостью проявляет он эту ненависть, все-таки нельзя было бы выносить, чтобы отсутствие консула мешало почести, подобающей бессмертным богам. Недопустимо задерживать заслуженный и законный триумф, чтобы главнокомандующий, совершивший блестящие подвиги, и победоносное войско с добычей и пленными стояло у ворот города до тех пор, пока консулу, нарочно медлящему, угодно будет вернуться в Рим. Но поистине, так как личная вражда его с консулом всем известна, какой справедливости можно ожидать от человека, который, пользуясь малочисленностью сенаторов, украдкой составил сенатское постановление и снес его в казначейство, будто Амбракия не взята приступом, тогда как этот город был осаждаем при помощи вала и виней; там и осадные сооружения, уничтоженные пожаром, снова были воздвигнуты, там в продолжение пятнадцати дней сражались вокруг стен над землей и под землей; там воины, перебравшись уже через стены, с рассвета и до ночи выдерживали битву с сомнительным успехом, там у неприятеля убито было более трех тысяч человек! Какую далее клевету предъявил он в коллегии понтификов относительно разграбления храмов бессмертных богов во взятом городе? Если бы не было признано позволительным украшать Рим добычей, взятой из Сиракуз и других завоеванных городов, то, конечно, к одной Амбракии нельзя применить законов войны, хотя она и взята силой. Он умоляет сенаторов и просит трибуна не допускать, чтобы он стал посмешищем для самого надменного врага.

5. Со всех сторон в сенате одни стали упрашивать трибуна, другие порицать его. Наибольшее впечатление произвела речь его товарища Тиберия Гракха, который говорил, что удовлетворять даже личной ненависти, состоя в государственной должности, является дурным примером; а народному трибуну выступать заместителем чужой ненависти – позорно и недостойно полномочий этой коллегии и священных законов. Всякий должен ненавидеть или любить людей, одобрять или осуждать деяния согласно с своим мнением, а не применяться ко взгляду и мановению другого лица или сообразоваться с его настроением духа. И народный трибун не должен служить гневу консула и, помня, что ему поручил частным образом Марк Эмилий, не должен забывать того, что римский народ поручил ему трибунат для защиты свободы и интересов частных лиц, а не для поддержания неограниченной власти консула; он, Абурий, не видит даже того, что история передаст потомству, как один из двух народных трибунов одной и той же коллегии пожертвовал для государства своей личной ненавистью, а другой был послушным орудием чужой ненависти.

Когда народный трибун, уступив этим упрекам, удалился из сената, то, по докладу претора Сервия Сульпиция, Марку Фульвию был назначен триумф. Поблагодарив сенаторов, Фульвий присовокупил, что он в день взятия Амбракии дал обет устроить в честь Юпитера Всеблагого Всемогущего Великие игры. С этой целью города собрали ему сто фунтов золота. Он просит, чтобы ему повелено было отделить эту сумму из тех денег, которые он, по окончании триумфального шествия, имеет в виду положить в казначейство. Сенат приказал спросить коллегию понтификов, все ли это золото необходимо употребить на игры. Когда понтифики ответили, что вопрос о том, сколько употребить на игры, не имеет никакого отношения к религии, сенат разрешил Фульвию истратить сколько он желает, лишь бы не превысить суммы в 80 000 ассов[1164]1164
  …лишь бы не превысить суммы в 80 000 ассов. – 4000 ассов (асс равняется сестерцию) составляют 1 фунт, так что на игры разрешена Фульвию сумма в 20 фунтов.


[Закрыть]. Фульвий решил было праздновать свой триумф в январе месяце, но, услыхав, что консул Эмилий, получив письменное сообщение народного трибуна Марка Абурия об отказе от протеста, сам шел в Рим, чтобы помешать триумфу, и только болезнь задержала его на пути, испугался, что триумф будет стоить ему больше борьбы, чем самая победа, а потому ускорил день триумфа и за девять дней до январских календ праздновал его над этолийцами и над островом Кефалленией. Несли впереди колесницы золотые короны, весившие 112 фунтов, 83 000 фунтов серебра, 243 фунта золота, 118 000 аттических тетрадрахм, 12 422 золотых филиппиков, 785 бронзовых статуй и 230 мраморных, много оборонительного и наступательного оружия и прочей добычи, отнятой у неприятеля, сверх того катапульты, баллисты и метательные орудия всякого рода, вели около 27 полководцев этолийских и кефалленийских или царских, оставленных в Греции Антиохом. В этот день Фульвий перед въездом своим в Рим раздал во Фламиниевом цирке военные подарки многим трибунам, префектам, всадникам, центурионам – римским и союзническим. Воинам же он дал из добычи по 25 динариев каждому, центурионам вдвое больше, а всадникам втрое.

6. Уже приближалось время консульских комиций. Так как Марк Эмилий, которому выпал жребий председательствовать на них, не мог приехать, то в Рим прибыл Гай Фламиний. Он избрал в консулы Спурия Постумия Альбина и Квинта Марция Филиппа. Потом назначили преторами Тита Мения, Публия Корнелия Суллу, Гая Кальпурния Пизона, Марка Лициния Лукулла, Гая Аврелия Скавра и Луция Квинкция Криспина.

В конце года, уже после избрания должностных лиц, Гней Манлий Вульсон за три дня до мартовских нон праздновал свой триумф над галлами, живущими в Азии. Он замедлил со своим триумфом из боязни попасть в ответчики по Петилиеву закону перед претором Квинтом Теренцием Куллеоном и тем самым хотел избежать громкого процесса, в котором был осужден Луций Сципион; ведь судьи были бы тем строже к нему, чем к Сципиону, что в Рим дошел слух, будто военная дисциплина, сурово поддерживаемая Сципионом, пала вследствие всякого рода распущенности при его преемнике. И не в одном том заключалось бесславие, что, как передавали, было совершено в провинции вдали от взоров римлян, но еще более в том, что ежедневно видели в его воинах. В самом деле, азиатские воины принесли в Рим начало чужеземной роскоши. Они впервые привезли в город ложа для пиршеств с бронзовыми ножками, дорогие ковры, занавеси и прочие ткани, также одноножные столики и поставцы для посуды, считавшиеся тогда за великолепную мебель. Тогда появились на пиршествах певицы, играющие на кифаре и арфе, и другие развлечения для забавы пирующих; и самые пиршества начали устраивать с большею тщательностью и с большими расходами. Тогда повар, считавшийся в прежнее время последним рабом по стоимости и по значению, приобрел цену, и то, что прежде было делом прислуги, стало искусством. Впрочем, то, что видели в ту пору, было лишь зародышем будущей роскоши.

7. В триумфе Гнея Манлия несли 200 золотых корон, каждая весом 12 фунтов, 220 000 фунтов серебра, 2103 фунта золота, 127 000 аттических тетрадрахм, 250 кистофоров, 16 320 золотых филиппиков; везли на повозках много оружия и доспехов, снятых с галлов; перед триумфальной колесницей вели 52 неприятельских вождя. Триумфатор раздал воинам по 42 денария каждому, центурионам вдвое больше, всадникам втрое, пехотинцам же он уплатил двойное жалованье. Большое число воинов всех рангов, удостоенных военных наград, следовало за триумфальной колесницей. Песни, которые пели воины триумфатору, достаточно свидетельствовали, что их поют в честь снисходительного и ищущего любви полководца и что этот триумф более приятен воинам, чем народу. Однако друзья Манлия сделали все, чтобы снискать расположение также народа: благодаря их усилиям состоялось сенатское постановление, чтобы из денег, которые несли в триумфе, уплатили невозвращенную еще часть налога, внесенного народом на военные надобности. Городские преторы очень добросовестно выплатили за тысячу по двадцать пять с половиной ассов.

В то же время прибыли два военных трибуна из обеих Испаний с письмами от Гая Атилия и Луция Манлия, правителей этих провинций. Из этих писем узнали, что кельтиберы и лузитаны взялись за оружие и опустошают поля союзников. Сенат целиком передал рассмотрение этого дела новым должностным лицам.

Во время Римских игр, которые давали в том году Корнелий Цетег и Авл Постумий Альбин, в цирке упала плохо укрепленная мачта на статую богини Поллентии[1165]1165
  …на статую богини Поллентии… – Поллентия (лат. «сила», «могущество») – здесь: богиня, олицетворяющая силу и мощь.


[Закрыть] и опрокинула ее. Испуганные этим знамением, сенаторы решили прибавить к играм один день, поставить вместо одной статуи две, причем новая должна быть позолочена. Также были повторены в течение одного дня Плебейские игры эдилами Гаем Семпронием Блезом и Марком Фурием Луском.

8. В следующем году консулы Спурий Постумий Альбин и Квинт Марций Филипп были отвлечены от заботы о войске, войнах и провинциях подавлением заговора внутри государства. Преторы получили по жребию свои провинции: Тит Мений – городскую претуру, Марк Лициний Лукулл – суд между гражданами и иноземцами, Гай Аврелий Скавр – Сардинию, Публий Корнелий Сулла – Сицилию, Луций Квинкций Криспин – Ближнюю Испанию, а Гай Кальпурний Пизон – Дальнюю Испанию. Обоим консулам было поручено следствие о тайных заговорах. Началось с того, что некий грек незнатного происхождения прибыл в Этрурию. Он не владел ни одним из тех искусств, которые совершенствуют душу и тело и с которым познакомил нас самый просвещенный народ. Это был жрец низкого разряда и прорицатель, и при том не из тех, которые, не прибегая к таинственным приемам, а открыто заявляя о своем ремесле и своем учении, вселяют в умы превратные мнения, а предстоятель тайных и ночных священнодействий. То были таинства, сообщенные только немногим; потом они стали распространяться среди мужчин и женщин; наконец к религиозному обряду присоединились наслаждения вином и пиршеством, чтобы привлечь тем большее число приверженцев. Вино разжигало страсти, а мрак ночи и смешение мужчин и женщин, лиц нежного возраста и стариков, уничтожили всякое чувство стыдливости; и сперва стали возникать всякого рода обольщения, так как каждый находил готовое удовлетворение страсти, к которой был наиболее склонен по природе. И дело не ограничивалось одними оргиями – развратом благородных юношей и женщин: из той же мастерской стали выходить лжесвидетели, поддельные печати и завещания, доносы; оттуда же возникали отравления и убийства, совершаемые дома, так что иногда не находили даже трупов, чтобы их похоронить. Много преступлений совершалось путем хитрости, большое же число – путем насилия; сокрытию насилия содействовало то, что за завываниями или громом тимпанов и кимвалов среди насилия и убийства нельзя было слышать криков людей, просивших о помощи.

9. Это позорное зло проникло, как заразная болезнь, из Этрурии в Рим. Сначала оно скрывалось вследствие величины города, более обширного и доступного для таких безобразий. Но наконец консул Публий Постумий был извещен об этом при следующих обстоятельствах. Публий Эбутий, отец которого нес службу в коннице на казенном обеспечении, оставшись сиротой и лишившись потом своих опекунов, воспитался под опекой матери Дуронии и отчима Тиберия Семпрония Рутила. Мать была вполне предана своему мужу, а отчим, ведя опеку так, что не мог отдать отчета, желал или отделаться от сироты, или каким-нибудь способом сделать его зависимым от себя. Единственным средством совратить его были вакханалии. Мать, призвав своего сына, сказала ему, что во время его болезни она дала обет посвятить его служению Вакха, лишь только он выздоровеет. По милости богов, мольба ее услышана, и она желает исполнить свой обет; необходимо десять дней оставаться целомудренным; на десятый день, когда он пообедает, а затем хорошо вымоется, она отведет его в святилище. Поблизости жила известная всем публичная женщина, вольноотпущенница Гиспала Фецения, стоявшая выше того занятия, к которому привыкла, будучи рабыней, и которым она жила после того, как ее отпустили на волю. Вследствие соседства между Эбутием и ею возникла связь, не приносившая никакого вреда ни имуществу, ни доброму имени молодого человека; ведь эта женщина полюбила его сама и первая искала знакомства, и так как его родные были очень скупы, то она помогала ему своими средствами. Привязанность ее дошла даже до того, что после смерти своего покровителя, оставшись самостоятельной, она просила у трибунов и у претора опекуна и, делая завещание, назначила Эбутия единственным своим наследником.

10. Так как при таких доказательствах любви у них не было друг от друга никаких тайн, то молодой человек в шутку посоветовал ей не удивляться, если он несколько ночей будет ночевать отдельно: он-де желает из религиозного чувства посвятить себя в таинства Вакха, чтобы исполнить обет, данный за его выздоровление. При этом известии Гиспала воскликнула в волнении: «Не приведи бог!» Лучше-де для нее и для него умереть, чем совершить это; она призывает проклятие и угрозы на голову тех, кто дал такой совет. Молодой человек, удивляясь ее словам и сильному волнению, попросил ее воздержаться от проклятий, так как это приказала ему сделать мать с согласия отчима. «Следовательно, – возразила она, – отчим твой (ибо обвинять мать, может быть, грешно) этим способом спешит лишить тебя целомудрия, доброго имени, надежды и жизни». Юноша еще более удивлялся и просил ее объяснить, в чем дело. Тогда она, умоляя богов и богинь простить ей, если любовь заставит ее открыть то, что дóлжно скрывать, объявила ему, что, будучи служанкой, она, сопровождая свою госпожу, была в этом святилище, но, сделавшись свободной, никогда туда не ходила. Она знает, что это – притон всякого рода распутства; уже в течение двух лет известно, что там никого не посвящают старше двадцати лет. Всякого, как только введут туда, передают жрецам, как жертву; те отводят его в такое место, где раздаются завывания, пение, музыка, звон кимвалов и тимпанов, чтобы нельзя было слышать крики о помощи при совершении гнусного насилия. Она убедительно просит его каким бы то ни было образом расстроить этот замысел и не стремиться туда, где сначала нужно подвергнуться всевозможным оскорблениям, а потом самому совершать их. Наконец она тогда только отпустила молодого человека, когда тот дал честное слово, что он уклонится от этих священнодействий.

11. По возвращении его домой, когда мать заговорила о том, что по требованию культа следует выполнить в этот день и в следующее дни, он ответил, что ничего этого он не сделает и не желает посвящать себя в таинства. При этом разговоре присутствовал отчим; тотчас Дурония с криком заявляет, что юноша не может обойтись десять ночей без Гиспалы и, будучи околдован обольстительными ласками этой ехидны, не питает уважения ни к своей матери, ни к отчиму, ни к богам. Потом и мать и отчим с бранью выгнали его из дому с четырьмя рабами. Молодой человек отправился оттуда к своей тетке Эбутии и рассказал ей, за что его выгнала мать. На следующий день по совету тетки он изложил свое дело без свидетелей консулу Постумию; отпустив его и приказав опять прийти на третий день, сам консул расспросил свою тещу Сульпицию, женщину уважаемую, не знает ли она старушки Эбутии, живущей на Авентине. Когда та ответила, что знает ее как женщину и честную и старинных нравов, он сказал, что ему нужно переговорить с ней; пусть Сульпиция пригласит ее. Эбутия пришла на приглашение Сульпиции, а консул, спустя немного времени, придя как бы случайно, завел разговор о племяннике ее Эбутии. Тогда старушка заплакала и стала горевать о несчастье своего племянника; он-де лишен наследства теми людьми, от которых этого меньше всего можно было ждать, находится теперь у нее, будучи выгнан матерью за то, что, как честный юноша, отказался посвятить себя позорному – да простят боги, – как гласит молва, культу.

12. Считая достаточно удостоверенным, что донос Эбутия не ложен, консул, отпустив Эбутию, попросил тещу призвать к себе вольноотпущенницу Гиспалу оттуда же, с Авентина, где она хорошо известна всем соседям; он имеет-де предложить и ей несколько вопросов. Получив такое приглашение и не зная о причине его, Гиспала очень встревожилась тем, что ее зовут к такой знатной и почтенной женщине, а когда затем увидала в преддверии ликторов, всю консульскую свиту и самого консула, то чуть не потеряла сознание. Ее отвели во внутренние покои, и консул, в присутствии своей тещи, стал уверять, что ей нечего бояться, если она может решиться сказать правду; пусть она верит слову такой женщины, как Сульпиция, или его самого и откроет ему все, что обыкновенно происходило в роще Симилы[1166]1166
  …в роще Симилы… – Симила (Стимула) отождествлялось с Семелой, матерью Вакха.


[Закрыть] при ночном служении на празднике Вакха. Услыхав это, несчастная женщина так испугалась и вся задрожала, что долгое время не могла раскрыть рта. Наконец, оправившись, сказала, что еще молоденькой девушкой она, будучи служанкой, была посвящена в таинства вместе со своей госпожой; но с тех пор как ее отпустили на волю, она в течение нескольких лет вовсе не знает, что происходит на этих собраниях. Консул прежде всего похвалил, что она не запирается в своем участии при этих собраниях, потом просил изложить и остальное с такою же добросовестностью. Когда она утверждала, что больше ничего не знает, он объявил ей, что если ее уличит другой, то она не получит такого прощения и такой благодарности, как если сознается сама; ему-де обо всем сообщил тот, кто слышал от нее самой.

13. Гиспала, не сомневаясь в том, что Эбутий выдал тайну, как это и было на самом деле, пала к ногам Сульпиции и стала умолять ее не обращать пустого разговора вольноотпущенницы со своим возлюбленным в серьезное и даже в уголовное дело: она-де говорила это с целью напугать, а не потому, что что-то знала. Тут Постумий в гневе вскричал: «Ты, видно, думаешь, что шутишь со своим возлюбленным Эбутием, а не говоришь в доме почтеннейшей женщины и притом с консулом!» Сульпиция приподнимает трепещущую от страха женщину, увещевая ее и в то же время успокаивая гнев своего зятя. Наконец Гиспала ободрилась и, сильно упрекая Эбутия в вероломстве, что он так отблагодарил ее за оказанные ему отменные услуги, сказала, что она очень страшится богов, тайный культ которых она раскрыла, но еще более боится людей, которые своими собственными руками разорвут ее, как доносчицу. Поэтому она умоляет Сульпицию и консула удалить ее куда-нибудь за пределы Италии, где бы она могла провести остальную жизнь в безопасности. Консул просит ее успокоиться и уверяет, что он позаботится о ее безопасности в Риме. Тогда Гиспала открывает происхождение тайного культа: сначала-де это было святилище, предназначенное для женщин, и ни один мужчина обычно не допускался туда. В году было только три определенных дня, когда днем происходило посвящение в культ Вакха, и матроны поочередно были избираемы в жрицы. Покулла Анния из Кампании, будучи жрицей, изменила все, якобы по указанию богов: она первая допустила мужчин, посвятив в таинства своих сыновей Миния и Геренния Церриниев; она же вместо дневного установила ночное служение и вместо трех дней в году назначила по пять дней в месяц для посвящения в таинства. С тех пор как богослужение стали совершать сообща, мужчины вперемешку с женщинами, и присоединилась разнузданность, свойственная ночному времени, тогда там стали допускаться всякие злодеяния, всякие гнусности; больше распущенности допускают мужчины между собою, чем женщины. Если кто выказывает отвращение к пороку или неохотно совершает преступления, того убивают, как жертвенное животное. Ничего не считать грехом составляет у них основное верование. Мужчины, охваченные как бы безумием, прорицают, сопровождая свои слова исступленными телодвижениями; матроны в наряде вакханок с распущенными волосами сбегают к Тибру, держа в руке горящие факелы, погружают их в воду и вытаскивают снова горящими, так как они сделаны из смеси серы и негашеной извести. Они говорят, что боги похитили тех людей, которых они увлекают в таинственные пещеры, привязав к машине[1167]1167
  …привязав к машине… – Как делается в театре. С помощью этого устройства на сцене появлялся пресловутый «бог из машины». – Примеч. ред.


[Закрыть]; это те люди, которые не хотели дать клятвы и принять участие в совершении злодеяний или переносить бесчестие. Посвященных было уже весьма много, они составляли почти второй народ в Риме, и в числе их есть знатные мужчины и женщины. В последние два года установлено никого не принимать старше двадцати лет: изыскивают такой возраст, который доступен был бы заблуждению и порче.