Текст книги "История Рима от основания Города"

54. В то время как это происходило в Канузии, в Венузию к консулу пришло около 4500 пехотинцев и всадников, которые в бегстве рассеялись по полям. Венузийцы распределили всех их по своим домам, чтобы оказать им благосклонный прием и попечение, дали на каждого всадника по тоге, тунике и по 25 серебряных динариев, а каждому пехотинцу по 10; также наделили оружием тех, у кого его не было; во всем прочем старались, как на общественный счет, так и на частные средства, оказывать гостеприимство и заботились, чтобы венузийский народ в отношении услужливости не уступал канузийской женщине. Но многочисленность прибывших, число которых доходило уже до 10 000, делала бремя Бусы более тяжелым. Аппий и Сципион, узнав, что второй консул невредим, тотчас отправляют вестника сообщить, сколько с ними находится войска, пехоты и конницы, и вместе с тем узнать, прикажет ли он привести это войско в Венузию или оставаться ему в Канузии. Варрон сам перевел войско в Канузий, и уже было некоторое подобие консульского войска, и казалось, что они могут защищаться от врага, если не оружием, то, по крайней мере, стенами.

В Рим пришло известие, что нет даже этих остатков граждан и союзников, но что вся армия окончательно истреблена вместе с двумя консулами и уничтожены все военные силы. Никогда, пока Рим был цел, в стенах его не было такого ужаса и смятения. Поэтому я не возьму на себя этого труда и не стану рассказывать о том, что при подробном изложении могу изобразить слабее действительности. После того как в прошедшем году погиб консул и войско при Тразименском озере, настоящее поражение не было ударом, последовавшим за ударом, а тяжким бедствием, так как приходили вести, что вместе с обоими консулами погибли оба консульские войска, что нет уже ни одного римского лагеря, ни одного вождя, ни одного воина; что Апулия, Самний и почти уж вся Италия сделалась собственностью Ганнибала.

Конечно, никакой другой народ не вынес бы бремени такого тяжкого поражения. Можно сравнить поражение карфагенян в морском сражении при Эгатских островах; сокрушенные им, они уступили Сицилию и Сардинию, а затем согласились сделаться нашими данниками; или поражение в Африке[770]770
  …поражение в Африке… – Ливий имеет в виду битву при Заме 202 года до н. э. См. XXX, 32 сл.


[Закрыть], которому впоследствии подвергся этот самый Ганнибал. Их можно сравнивать с настоящим поражением разве только в том отношении, что они были перенесены с меньшим мужеством.

55. Преторы Публий Фурий Фил и Марк Помпоний созвали сенат в Гостилиеву курию[771]771
  …в Гостилиеву курию… – Гостилиева курия – обычное место заседания сената.


[Закрыть], чтобы посоветоваться относительно охраны города; ибо они не сомневались, что враг, уничтожив римские войска, приступит к осаде Рима, так как оставалось сделать только это одно дело. При этих несчастиях, настолько же страшных, насколько и не выясненных, не знали даже, на что решиться; крик плачущих женщин заглушал голоса сенаторов, и, несмотря на неизвестность, почти по всем домам оплакивали вместе и живых, и умерших; тогда Квинт Фабий Максим высказал мнение, что необходимо отправить по Аппиевой и Латинской дороге легковооруженных всадников, чтобы расспросить встречных – несомненно, везде найдутся некоторые спасшиеся бегством, – и донести, какова участь консулов и их войск, и если бессмертные боги, сжалившись над государством, спасли какой-нибудь остаток того, что носит римское имя, то где находится это войско; куда удалился Ганнибал после сражения, к чему готовится, что делает и что намерен предпринять? Расследовать и разузнать это надо через энергичных молодых людей, а так как должностных лиц мало, то самим отцам следует позаботиться о том, чтобы успокоить страх и смятение в городе, запретить матронам являться в общественные места и заставить каждую из них сидеть у себя дома, прекратить оплакивание родственников, водворить в городе спокойствие, позаботиться о том, чтобы вестники с разными сообщениями были препровождаемы к преторам, а жители, каждый у себя дома, ожидали уведомления о постигшей их родных участи; кроме того, расположить у ворот стражу, которая не позволяла бы никому выходить из города и внушала бы жителям, что надеяться на спасение можно только в том случае, если город и его стены будут целы. С прекращением смятения отцов следует снова собрать в курию и совещаться об охране города.

56. Когда все, не ожидая опроса мнений, стали на сторону этого предложения и, по удалении с форума должностными лицами народа, отцы разошлись в разные стороны успокаивать волнение, тогда только было получено письмо от консула Гая Теренция с сообщением, что консул Луций Эмилий убит и его войско истреблено; что он, Теренций, находится в Канузии и собирает остатки войска после такого страшного поражения, как будто после кораблекрушения; у него около 10 000 воинов, но они не распределены ни по родам оружия, ни по частям. Пуниец сидит около Канн, занимаясь оценкой пленных и прочей добычи и ведя торг, несообразный ни с духом победителя, ни с обычаями великого полководца. Тогда распространились известия и о потерях, понесенных отдельными семьями, и печаль овладела всем городом до такой степени, что ежегодное празднество Цереры не состоялось, потому что тем, которые находились в трауре, запрещено было совершать его, а в ту печальную пору не было ни одной матроны, которая не была бы поражена тяжким горем. Поэтому, чтобы и другие празднества, общественные или частные, не были отменены, сенатским постановлением траур был ограничен тридцатью днями.

Впрочем, когда, после прекращения смятений в городе, отцы были снова призваны в курию, было получено еще другое письмо из Сицилии от пропретора Тита Отацилия с извещением, что пунийский флот опустошает царство Гиерона; когда же он хотел, согласно просьбе Гиерона, оказать ему помощь, то получил сообщение, что готовый и снаряженный другой карфагенский флот стоит у Эгатских островов с целью напасть немедленно на Лилибей и другую римскую провинцию, как только станет известно, что он отправился защищать сиракузский берег; поэтому является необходимость во флоте, если сенаторы желают защищать союзного царя и Сицилию.

57. По прочтении писем консула и претора сенаторы решили претора Марка Клавдия, который начальствовал над флотом, стоявшим у Остии, отправить к войску в Канузий, а консулу написать, чтобы он, сдав войско претору, как можно скорее, насколько это позволят интересы государства, явился в Рим. Кроме таких страшных поражений граждане были напуганы еще как другими знамениями, так и тем, что в том году две весталки, Опимия и Флорония, были уличены в прелюбодеянии, и одна из них, по обычаю, была казнена зарытием в землю у Коллинских ворот, а другая сама наложила на себя руки. Луция Кантилия, секретаря понтифика, которых теперь называют младшими понтификами, совершившего прелюбодеяние с Флоронией, верховный понтифик наказывал на Комиции розгами до тех пор, пока он под ударами не испустил дух. Так как это безбожное дело среди стольких бедствий, по обыкновению, было признано знамением, то децемвиры получили приказание справиться с Книгами, и Квинт Фабий Пиктор был отправлен в Дельфы спросить у оракула, какими молитвами и жертвами римляне могут умилостивить богов и какой будет конец таких великих несчастий. Между тем по указанию Книг было совершено несколько чрезвычайных жертвоприношений, в том числе на Бычьем рынке, на месте, выложенном камнем и ранее уже обагренном кровью человеческих жертв (этого рода священнодействие вовсе не согласно с римскими обычаями), живыми были зарыты галл, галльская женщина, грек и гречанка.

Когда боги, казалось, были достаточно умилостивлены, Марк Клавдий Марцелл посылает из Остии в Рим для защиты города 1500 воинов, набранных им для флота; а сам, отправив наперед флотский легион – то был третий легион – с военными трибунами в Теан Сидицинский и передав флот своему сотоварищу Публию Фурию Филу, спустя немного дней ускоренным маршем направляется в Канузий.

Затем, с утверждения отцов, был избран диктатором Марк Юний[772]772
  …был избран диктатором Марк Юний… – Марк Юний Пера – бывший консул 230 года до н. э. и цензор 225 года до н. э. Начальник конницы Тиберий Семпроний Гракх до назначения был курульным эдилом 216 года до н. э. В 215 году он был консулом, в 214 году проконсулом, в 213 году консулом второй раз, в 212 году погиб в Лукании (в дальнейшем Ливий нередко именует его Тиберием Гракхом или просто Гракхом).


[Закрыть], а начальником конницы Тиберий Семпроний; объявив набор, они записывают в войско молодых людей с семнадцатилетнего возраста, а некоторых даже носивших еще претексту[773]773
  …а некоторых даже носивших еще претексту. – По достижении шестнадцати лет юноша менял претексту на мужскую тогу.


[Закрыть]. Из них составилось четыре легиона и отряд всадников в тысячу человек. Также отправили к союзникам и латинам, чтобы принять от них воинов, согласно спискам лиц, способных носить оружие. Издают приказ приготовить оружие и все прочее, снимают с храмов и портиков древние трофеи, отнятые у врагов. Недостаток свободных граждан и необходимость заставили произвести небывалый набор иного рода: вооружили 8000 сильных юношей из рабов, прежде спросив каждого в отдельности, желает ли он поступить в военную службу, и выкупив их на общественный счет. Этого рода воинам оказано было предпочтение, хотя представлялась возможность выкупить пленных за более дешевую цену.

58. Ибо Ганнибал, после такого счастливого сражения при Каннах, был занят более заботами, приличествующими победителю, чем ведущему войну: когда были приведены пленные и разделены, он обратился к союзникам с благосклонной речью и отпустил их без выкупа, как сделал это раньше при Требии и при Тразименском озере; римлян он также призвал и, чего раньше никогда не бывало, обратился к ним с кроткой речью: у него-де с римлянами война не ради избиения римских граждан, но он состязается из-за чести и власти: предки его уступили римской доблести, а он стремится к тому, чтобы римляне в свою очередь уступили его счастью и доблести; поэтому он предоставляет пленным возможность выкупить себя: за всадника плата будет по 500 динариев, за пехотинца – по 300, а за раба – по 100. Хотя к плате за всадников была сделана значительная прибавка против той цены, на какой они условились сдаваясь, однако они с радостью приняли какое бы ни было условие мира. Путем голосования они решили избрать десять человек, чтобы отправить их в Рим в сенат, и Ганнибал не взял никакого другого залога, кроме клятвенного обещания возвратиться. С ними отправлен был знатный карфагенянин Карфалон с тем, чтобы он, если случайно у римлян обнаружится склонность к миру, предложил мирные условия. Когда они вышли из лагеря, то один из них, человек вовсе не римского склада ума, под предлогом, будто он что-то забыл в лагере, возвратился туда с целью освободиться от клятвы и до наступления ночи догнал своих спутников. Когда в Риме стало известно, что они идут, навстречу Карфалону был послан ликтор объявить ему от имени диктатора, чтобы он до наступления ночи удалился из римских пределов.

59. Диктатор дал аудиенцию в сенате послам от пленных. Глава их Марк Юний сказал: «Сенаторы! Всякий из нас хорошо знает, что ни у одного государства пленные никогда не имели меньшую цену, чем у нашего; впрочем, если только мы не стоим за наше дело более, чем следует, – то никогда еще во власть врагов не попадали люди, менее заслужившие ваше презрение, чем мы. Ибо мы не выдали оружия в бою страха ради, а возвратились в лагерь, протянув почти до ночи сражение, стоя на грудах тел убитых; остаток дня и следующую ночь мы, изнемогая от трудов и ран, защищали вал. На следующий день, когда победоносное войско окружило нас и не допускало к воде, когда уже не было никакой надежды прорваться сквозь сплошные ряды врагов и мы не считали грехом, чтобы, после гибели 50 000 человек из нашего строя, осталось сколько-нибудь римских воинов от сражения при Каннах, тогда только мы согласились на выкуп, по уплате которого мы могли быть отпущены, и выдали врагу оружие, в котором уже не было никакой помощи. Мы слышали, что и предки наши откупились золотом от галлов, и отцы ваши, весьма строго относившиеся к условиям мира, отправили, однако, послов в Тарент выкупать пленных. А ведь оба сражения – и при Аллии с галлами, и при Гераклее с Пирром – бесславны не столько избиением римлян, сколько робостью их и бегством, и поля при Каннах покрыты грудами римских тел, да и мы не остались бы в живых после этого сражения, если бы у врагов хватило оружия и сил истребить нас. И среди нас есть некоторые такие, которые не бежали из строя, но были оставлены для защиты лагеря и попали во власть врагов, когда сдавался лагерь; я не завидую ни счастью, ни судьбе ни одного из сограждан, ни одного из сослуживцев и не желаю, унижая другого, возвышать себя; но если не существует награды за быстроту ног и бега, то те, которые, убегая большею частью безоружными из строя, остановились только в Венузии или Канузии, не могли бы по справедливости поставить себя выше нас и похвалиться, что в них больше пользы для государства, чем в нас. Но вы воспользуетесь и теми добрыми и храбрыми воинами, и нами, еще более готовыми сражаться за отечество, так как вашим благодеянием мы будем выкуплены и возвращены в отечество. Вы набираете воинов всякого возраста и состояния; я слышу, что вооружают 8000 рабов. И нас не меньше, и нас можно выкупить не за большую цену, чем купить тех: ведь если я стану сравнивать себя с ними, то тем нанесу обиду римскому имени. Но, по моему мнению, сенаторы, если уже вы желаете быть очень строгими к нам, чего мы вовсе не заслужили, то, обсуждая это дело, вы должны обратить внимание также и на то, какому врагу вы нас оставите. Конечно, Пирру, который с пленными обращался как со своими гостями, а не варвару-пунийцу, о котором едва ли можно решить, чего в нем больше, – жадности или жестокости? Если бы вы видели цепи, грязь и безобразный вид своих сограждан, то, конечно, это зрелище вас тронуло бы не менее, чем если бы с другой стороны вы видели свои легионы распростертыми на каннских полях; вы можете видеть беспокойство и слезы стоящих в преддверии курии наших родственников, ожидающих вашего ответа. Когда они из-за нас и из-за тех, которые отсутствуют, так встревожены и опечалены, то каково, по вашему мнению, душевное состояние самих тех, жизнь и свобода которых поставлена на карту? Но, клянусь богом, хотя сам Ганнибал, вопреки своему характеру, желал бы обращаться с нами снисходительно, однако мы готовы думать, что нам вовсе не нужна жизнь, так как вы признали нас недостойными выкупа. Возвратились некогда в Рим пленные, отпущенные Пирром без выкупа; но они возвратились с послами, первыми вельможами государства, отправленными для выкупа их. Разве возвращусь в отечество я, если вы признаете меня за гражданина, не стоящего трехсот монет? Каждый имеет свое убеждение, сенаторы; я знаю, что моя жизнь и тело под угрозой; но я больше опасаюсь за свое доброе имя, за то, что мы уйдем отсюда осужденными и отвергнутыми вами: ибо никто не поверит, что вы поскупились на выкуп».

60. Когда Марк Юний окончил, тотчас толпа, находившаяся на Комиции, подняла крик и плач, и все простирали руки к курии с мольбою возвратить детей, братьев и родственников. Страх и гнетущие обстоятельства присоединили к толпе мужчин на форуме также и женщин. По удалении посторонних свидетелей сенаторы были приглашены высказать свое мнение. Голоса разделились: одни полагали, что пленных следует выкупить на казенный счет, другие – что не дóлжно производить никаких расходов из общественной казны, но и не следует препятствовать выкупать их на частные средства: если же у кого недостанет денег в настоящее время, то справедливо выдать деньги из казны взаймы, обеспечив народ поручительством и недвижимой собственностью; тогда Тит Манлий Торкват, сторонник старинной и, по мнению большинства, крайней строгости, на предложенный ему вопрос о его мнении, говорят, сказал следующее: «Если бы послы ходатайствовали только о выкупе тех, которые находятся во власти неприятелей, то я, не нападая ни на кого из них, кратко высказал бы свое мнение; ибо мне оставалось бы только напомнить вам о необходимости соблюдать обычай, переданный вашими предками, руководствуясь примером, необходимым в военном деле. Теперь же, так как они уже похвастались тем, что сдались врагам, и сочли справедливым поставить себя выше не только взятых в плен врагами в бою, но и тех, которые ушли в Венузию и Канузий, и даже выше самого консула Гая Теренция, то я, сенаторы, не потерплю, чтобы вы оставались в неведении относительно того, что там происходило. О, если бы то, что я собираюсь говорить перед вами, я говорил в Канузии перед самим войском, лучшим свидетелем малодушия и доблести каждого, или если бы здесь присутствовал хоть один Публий Семпроний, последовав за которым эти люди были бы теперь воинами в римском лагере, а не пленными во власти врагов! Но, хотя враги, утомленные битвой и в восторге от победы, большею частью возвратившиеся в свой лагерь, оставили нашим воинам свободную ночь, чтобы сделать вылазку, и хотя семь тысяч вооруженных воинов могли бы пробиться даже сквозь сплошные ряды врагов, однако они ни сами не попытались сделать этого и не пожелали последовать с другими. Почти целую ночь Публий Семпроний Тудитан не переставал всячески уговаривать их последовать за ним, пока около лагеря было немного врагов, пока все было тихо и спокойно, пока ночь могла прикрыть их замысел: до рассвета-де они могут прийти в безопасные места, в города союзников. На памяти наших дедов военный трибун Публий Деций в Самнии, в дни нашей юности, во время Первой Пунической войны, Марк Кальпурний Фламма, ведя триста добровольцев для занятия холма, расположенного среди врагов, сказал им: “Умрем, воины, и своей смертью освободим от осады окруженные врагами легионы наши!” Если бы это сказал Публий Семпроний и если бы не нашлось ни одного спутника в таком доблестном деле, то я не стал бы считать вас ни мужами, ни римлянами. Но он указывал путь не к славе, а к спасению, он вел вас назад в отечество, к родителям, к женам и детям; для собственного спасения у вас не хватило присутствия духа; что вы стали бы делать, если бы пришлось умереть за отечество? Пятьдесят тысяч граждан и союзников, убитых в тот самый день, лежало вокруг вас; если столько примеров доблести не действуют на вас, то ничто никогда не подействует; если такое страшное поражение не заставило вас не дорожить жизнью, то уже никакое не заставит. Пока вы свободны и сохраняете все права, желайте видеть отечество; мало того, стремитесь к нему, пока оно вам отечество, пока вы состоите его гражданами; но слишком поздно вы теперь вздыхаете по нему, так как вы неполноправны – вы лишены права гражданства и стали рабами карфагенян. Вы хотите при помощи выкупа возвратиться туда, откуда ушли из-за своей трусости и негодности? Вы не послушались своего согражданина Публия Семпрония, когда он приказывал взяться за оружие и следовать за ним; а немного спустя послушались приказания Ганнибала сдать лагерь и выдать оружие. Впрочем, я обвиняю их в трусости, в то время как мог бы обвинять в преступлении. Ведь они не только отказались следовать за человеком, подававшим добрый совет, но даже попытались сопротивляться и удержать их, и только храбрейшие мужи, обнажив мечи, отстранили трусов. Публию Семпронию, говорю я, пришлось пробиться сперва сквозь ряды своих сограждан, а потом уже сквозь ряды врагов. По этим ли гражданам тоскует отечество? Если бы прочие были похожи на них, то сегодня отечество не имело бы ни одного гражданина из тех, которые сражались при Каннах. Из семи тысяч вооруженных нашлось шестьсот, которые осмелились сделать вылазку, которые возвратились в отечество свободными и вооруженными, и этим шестьюстам не оказали сопротивления столько тысяч врагов: насколько безопасен, по вашему мнению, был путь для отряда, состоявшего почти из двух легионов? Вы имели бы, сенаторы, в настоящее время двадцать тысяч вооруженных в Канузии, мужей храбрых и верных. А теперь каким образом эти люди могут быть добрыми и верными гражданами – храбрыми они даже сами себя не назвали? Впрочем, может быть, кто-нибудь в состоянии поверить, что, попытавшись помешать вылазке, они помогли тем, которые хотели сделать ее, или что они не завидуют их невредимости и славе, приобретенной доблестью, так как сознают, что причина их постыдного рабства заключается в их страхе и малодушии. В то время как представлялся случай среди ночной тишины сделать вылазку, они, прячась в палатках, предпочли ожидать рассвета и вместе с тем прибытия врага. Но у них не хватило отваги сделать вылазку из лагеря, для храброй же защиты лагеря у них было мужество. Окруженные врагами, они несколько дней и ночей защищали лагерный вал оружием, а сами себя обезопасили валом; наконец, отважившись на крайние средства и вытерпев величайшие невзгоды, они уступили не столько оружию, сколько человеческим потребностям, так как у них вышли все жизненные припасы, и так как, изнуренные голодом, они не могли уже держать оружия. С восходом солнца враг подступил к валу; до наступления второго часа, не испытав вовсе счастья в сражении, они выдали оружие и сами сдались. Вот вам их служба в течение двух дней. Когда следовало стоять в строю и сражаться, тогда они убежали в лагерь; когда надо было сражаться, защищая лагерный вал, эти люди, бесполезные и в бою и в лагере, сдали лагерь. И я стану выкупать вас? Когда следует сделать вылазку из лагеря, вы медлите и остаетесь на месте; когда необходимо оставаться, защищать оружием лагерь, – вы отдаете врагу и лагерь, и оружие, и самих себя. По моему мнению, сенаторы, этих людей так же не следует выкупать, как не следует выдавать Ганнибалу тех, которые пробились из лагеря через центр неприятельского войска и благодаря величайшей доблести возвратили себя отечеству».

61. Манлий кончил; хотя большинство сенаторов также находилось в родственных отношениях с пленными, однако, помимо примера, подаваемого государством, которое уже с древних времен вовсе не потворствовало пленным, они обратили внимание и на сумму денег, которой не желали истощать казны, ввиду того, что уже большая сумма была вытребована на покупку и вооружение для военной службы рабов; вместе с тем они не желали обогащать Ганнибала, по слухам, крайне нуждавшегося в средствах. Когда дан был грустный ответ – не выкупать пленных, и к прежнему горю присоединилось новое – потеря стольких граждан, народ с громкими воплями и жалобами проводил послов до ворот. Один из них ушел домой, считая, что притворное возвращение в лагерь освободило его от клятвы. Лишь только об этом стало известно, и было доведено до сведения сената, все сенаторы высказались за то, чтобы схватить его и по распоряжению государства под стражей препроводить к Ганнибалу.

Существует и другой рассказ о пленных: пришло десять знатнейших лиц; сенат колебался, допускать ли их в город или нет, и они были допущены, но при условии, чтобы не давать им аудиенции в сенате. Потом, когда депутаты пленных остались слишком долго против всеобщего ожидания, то сверх их пришло еще три посла – Луций Скрибоний, Гай Кальпурний и Луций Манлий; тогда только народный трибун, родственник Скрибония, сделал доклад о выкупе пленных, но сенат решил, что их не следует выкупать; и три последних посла возвратились к Ганнибалу, а десять прежних остались, считая себя свободными от обязательства, так как они возвращались с дороги к Ганнибалу под предлогом проверить имена пленных; в сенате произошли бурные прения по вопросу о выдаче их, и незначительное большинство превысило мнения сторонников выдачи; впрочем, следующие цензоры до такой степени преследовали их всякого рода замечаниями и штрафами, что некоторые из них немедленно наложили на себя руки, а остальные в течение всей последующей жизни почти не показывались не только на форуме, но даже при дневном свете и в общественных местах. Тут скорее можно удивляться такому сильному разногласию между историками, чем различить, где истина.

А насколько поражение при Каннах было серьезнее предшествовавших поражений, доказательством этого может служить уже то обстоятельство, что верность союзников, которая до того дня стояла твердо, тогда начала колебаться, конечно, только потому, что они потеряли надежду на сохранение римской власти. К пунийцам отпали следующие народы: ателланцы, калатийцы, гирпины, часть апулийцев, самниты, кроме пентров, все бруттийцы, луканцы, кроме них узентины и почти вся приморская область греков – тарентинцы, метапонтийцы, кротонцы и локрийцы и почти все предальпийские галлы. Однако эти поражения и отпадение союзников не заставили римлян где-нибудь упомянуть о мире, ни до прибытия консула в Рим, ни после того, как он возвратился и снова напомнил о понесенном поражении. В это самое время великодушие Римского государства было так велико, что многочисленная толпа людей всех сословий вышла навстречу консулу, возвращавшемуся после такого страшного поражения, понесенного главным образом по его вине, и ему была выражена благодарность за то, что он не отчаялся в спасении государства; если бы он был вождем карфагенян, то он понес бы самое страшное наказание.