Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

Ламарк как опытнейший биолог просто не мог не учитывать эти процессы при объяснении эволюционных изменений в филогенезе, в длинной череде сменяющих друг друга поколений. Конечно, очевидность – ещё не доказательство, и Ламарк мог ошибаться. Очевидно, что Солнце каждые сутки всходит на востоке и заходит на Западе, но с развитием науки становится очевидным, что это видимое движение невозможно объяснить иначе, чем вращением Земли вокруг своей оси. Но отсутствия влияния изменения функций органов на их строение в длительной смене поколений при соответствующей биологической работе органов большой группы животных и растений в изменившихся условиях обитания никто убедительно не доказал. Было со всей очевидностью опровергнуто лишь представление о непосредственной наследственной передаче приобретенных признаков под прямым воздействием окружающей среды. Но это же совершенно очевидно даже на житейском, бытовом уровне. Сын выдающегося спортсмена отнюдь не рождается выдающимся спортсменом, хотя очень часто обладает хорошей предрасположенностью к занятиям именно этим видом спорта. Сын (или дочь) гениальных родителей отнюдь не всегда бывает выдающейся творческой натурой. Такое бывает, но в виде довольно редких примеров, поскольку высоты творчества достигаются длительной тренировкой мозга, эволюционной работой в определённом избранном направлении, и направленностью интересов, которая определяется нерасчленимым сплавом генетической предрасположенности, воспитания, особенностей жизненного процесса и деятельности в онтогенезе.

Однако представление о том, что жизненный процесс конкретного организма, проводимая им работа в течение всей жизни по выживанию в конкретных условиях и оптимизации жизнедеятельности якобы никак не влияет на характер наследственности, является чистейшим заблуждением, ничуть не меньшим, чем представление о теплороде и прочих флюидах.

Предложенный Ламарком механизм трансформации органов отнюдь не исключает действия дарвиновского механизма естественного отбора, что в конечном счёте признал и сам Дарвин. При их правильном понимании эти механизмы не только исключают, но и предполагают друг друга. Ибо трансформация органов в процессе эволюционной работы не только поддерживается отбором, но и регулирует сам отбор. Ламарк не только обосновал представление о воздействии употребления или неупотребления органов на их изменение в эволюционных масштабах, он предложил и весьма перспективную гипотезу о механизме этих изменений на клеточном уровне, предвосхитив тем самым создание клеточной теории.

Согласно Ламарку, движущиеся под действием нервной активности флюиды изменяют структуру клеточной ткани и тем самым преобразуют в конечном счёте строение органов. Причём это происходит далеко не сразу, а лишь в том случае, когда значительное число поколений в течение своей жизни «гоняет» флюиды в одном и том же направлении, употребляя органы для наиболее оптимального приспособления к среде обитания, к обстоятельствам своего существования. Под псевдонимом «флюиды» здесь выступают с современной точки зрения вещественно-энергетические и информационные ресурсы, которые мобилизуются действиями организмов в конкретных обстоятельствах жизни и которые, согласно Ламарку, накапливаясь в течение многих поколений, постепенно преобразуют систему органов.

Повторяющиеся действия, происходящие под воздействием обстоятельств, в которых тот или иной вид находится в течение длительного времени, Ламарк называет привычками. Этот термин неточен, посредством его Ламарк очень близко подходит к понятию биологической работы, необходимой для выработки определённых приспособлений, но сам термин ограничивает возможности объяснения эффектов биологической работы привыканием к среде обитания. Привычки животных, по Ламарку, возникающие под воздействием обстоятельств, «в свою очередь оказывают настолько сильное влияние на части тела каждого индивидуума данного вида, что видоизменяют эти части и приводят их в соответствие с приобретенными привычками» (Там же, с 227).

Подвергшись таким видоизменениям, некоторые особи, по Ламарку, сначала образуют породы, не нарушающие относительного постоянства видов, а по мере закрепления образующихся таким образом форм в наследственности, плавно и незаметно отпочковываются от своих видов и образуют новые виды. Процесс видообразования, согласно Ламарку, включает, таким образом, триаду: видоизменения – породы – виды.

Отсутствие понятия биологической работы как опосредующего фактора при отборе влияния окружающей среды нередко приводят Ламарка к выводам о прямом воздействии обстоятельств на живых существ, которые с течением времени становятся как бы отпечатками этих обстоятельств. «Многочисленные факты показывают, – пишет Ламарк, – что, по мере того как индивидуумы какого-нибудь вида меняют место обитания, климат, образ жизни или привычки, они претерпевают вследствие этого воздействия, которые постепенно изменяют состояние и соотношение их частей, их форму, способности и даже организацию так что всё в них с течением времени приобретает отпечаток тех изменений, которые они испытали» (Там же, с. 231–232).

Изменения места обитания, климата, образа жизни или привычек, по Ламарку, непосредственно, хотя и постепенно, вызывают соответствующие изменения состояния, соотношения частей, формы тел и организацию животных. Такой подход породил огромное множество попыток неоламаркистов, включая и лысенковцев, экспериментально доказать возможность направленных изменений пород или даже видов путём искусственных изменений условий их существования, климата, места обитания, насильственных, навязанных им привычек и образа жизни. Ничего не получилось и не могло получиться. Ибо без биологической работы и связанной с ней селекционной работы отбора невозможно образовать не только новые виды, но и породы. Без мобилизации на жизнь в новых обстоятельствах и связанной с ней эволюционной работы резкое и длительное изменение внешних условий может привести вид к вымиранию, но не к приспособительному изменению. Ибо все представители данного вида, в течение тысяч или миллионов лет приспосабливавшиеся к прежним условия, так или иначе становятся в новых условиях наименее приспособленными.

Шансы на выживание и становление потомства получают первоначально те немногие, кто генетически предрасположен к устойчивости по отношению к опасностям, перегрузкам и токсинам изменившейся среды. Но через определённое время погибнут и они, если мобилизация на жизнь и чрезвычайно интенсивная биологическая работа не приведёт посредством постоянной тренировки органов к направленному усовершенствованию этих органов, чтобы сделать их пригодными к изменившимся обстоятельствам.

Изменение органов под действием привычек и тренировки происходит, по Ламарку, очень медленно и постепенно. Теорию Ламарка, учение Дарвина и синтетическую теорию эволюции объединяет провозглашённый Ламарком градуализм. Термин «градуализм» и произошёл от ламарковских терминов «грады», «градация», как и термин «деградация». В то же время Ламарк не отрицает и самой возможности скачкообразных изменений. «Для того, чтобы преобразовать любую внутреннюю систему организации, – пишет Ламарк, – требуется стечение обстоятельств, более действенных и проявляющих своё влияние в течение значительно большего времени, чем для большего или меньшего видоизменения наружных органов. По моим наблюдениям, однако, там, где этого требуют обстоятельства, природа переходит от одной системы к другой, не делая скачков, при условии, если эти системы являются близкими» (Там же, с. 262). Там же, где необходим дальний переход, возможны скачки. В качестве примера скачка в развитии животных Ламарк приводит метаморфоз головастика, дышащего жабрами, к взрослой лягушке, дышащей лёгкими.

Если Кювье был основателем палеонтологии, то только Ламарк смог исторически истолковать её фактическое содержание. Он глубоко понимал важнейшее событие истории позвоночных – их переселение из океана на сушу.

Рассматривая градацию как основу истории животных, Ламарк создаёт своего рода табель о рангах из четырнадцати классов, образующих первичные деления общего ряда развития от низших к высшим. При рассмотрении этого ряда Ламарк прибегает к ретроспективному анализу, он рассматривает «ряд животных в направлении, обратном тому, каким шла природа» (Там же, с. 279). Для большей убедительности он начинает рассмотрение с наиболее высокоразвитых, доказывая тем самым уже не градацию, а деградацию от высших животных к низшим. Считается, что он прибегает к такому приёму потому, что высшие животные были изучены к тому времени более подробно.

Критерием прогресса организации Ламарк считает приближение организации животных к организации человека. Видимо, именно поэтому он предпочитает не подниматься, а спускаться по «лестнице существ», идя путём, противоположным ходу истории.

Рассмотрение деградации на пути естественной истории вспять нужно было бы начать с человека как высшего достижения эволюции животных. И Ламарк прекрасно это понимает.

Если уже Линней относил человека к классу приматов, то Ламарк идёт гораздо дальше, намекая на происхождение человека с точки зрения организации от обезьян. Он отмечает, что среди млекопитающих, представляющих высший класс животного мира, также наблюдается деградация от высших классов к низшим, причём «те из них, конечности которых приспособлены для схватывания предметов, более совершенны по своей организации, чем те, у которых конечности приспособлены только для ходьбы» (Там же, с. 282). И если рассматривать человека с точки его организации, то к этому наивысшему классу относится и человек.

Ламарк намного опередил Дарвина в создании доказательной теории происхождения человека. Его приоритет в обосновании происхождения человека остался, однако, незамеченным. Причём Ламарк не только правильно определяет предков человека, он показывает основные пути и этапы перехода морфофизиологической организации от «четвероруких» приматов к двуруким, предвосхищая тем самым во многих отношениях трудовую теорию антропогенеза.

В разделе «несколько замечаний относительно человека» 8-й главы «Философии зоологии» Ламарк пишет:

«Если бы какая-нибудь порода четвероруких, а именно, наиболее совершенная из них, утратив силу тех или иных обстоятельств… привычку лазать по деревьям и цепляться за ветви как ногами, так и руками, чтобы удержаться на деревьях, и если индивиды этой породы вынуждены будут в течение целого ряда поколений пользоваться ногами исключительно для ходьбы и перестанут употреблять руки для той же цели, что и ноги, то… четверорукие, в конце концов, без сомнения, превратятся в двуруких, а большие пальцы их ног перестанут противополагаться остальным, так как ноги будут служить им только для ходьбы» (Там же, с. 423–424).

Если кто-то сомневается в работоспособности ряда элементов ламарковской теории эволюции, пусть прочитает эти строки и следующие за ними. Далее Ламарк вполне адекватно объясняет причины морфофизиологических изменений, связанные с выпрямленным положением тела. Благодаря усилиям, прилагаемым к тому, чтобы держаться в стоячем положении, изменяется строение ног и позвоночника, образуются икры и в конце концов предки человека, находящиеся ещё в животном состоянии, теряют свойство четвероногого передвижения и с трудом могут пользоваться при ходьбе одновременно руками и ногами.

Ламарк приходит и к вполне современному объяснению исчезновения прогнатизма обезьяньих челюстей по мере формирования человека. Постоянное употребление зубов и челюстей для пережёвывания пищи и прекращение пользования ими как инструмента кусания, разрывания и схватывания добычи, привело к постепенному уменьшению клыков и к тому, что «выступающая вперёд лицевая часть черепа постепенно укоротится и, наконец, совершенно сгладится, а резцы примут вертикальное положение» (Там же, с. 424).

Вывод Ламарка из этих фактов совершенно недвусмыслен: они показывают «общность происхождения человека и других млекопитающих» (Там же, с. 427).

Ламарк не только опережает Дарвина, но и идёт гораздо дальше него в объяснении антропогенеза. «Индивиды господствующей породы, о которых шла речь, – доказывает Ламарк, – овладев всеми удобными для них местами обитания и значительно умножив свои потребности, по мере того как образуемые ими сообщества стали более многочисленными, должны были наряду с этим увеличить и запас своих понятий и, следовательно, ощутить потребность в передаче их другим, себе подобным индивидуумам. Не трудно видеть, что это вызвало необходимость увеличить и разнообразить в той же мере самые знаки, служащие для передачи этих понятий» (Там же).

Затем, по Ламарку, происходило увеличение числа знаков для быстрого обмена понятиями, вследствие чего первобытные люди «приобрели путём различного рода усилий способность произносить членораздельные звуки» причём «привычное упражнение гортани, языка и губ при артикуляции звуков должно было чрезвычайно развить у них эту способность» (Там же, с. 428). Раскрывая таким образом происхождение языка, Ламарк тем самым закладывает основы в решении вопроса о происхождении человеческого сознания.

Конечно же, только отбором наследственных изменений невозможно объяснить развитие речи и происхождение сознания человека, они – прямой результат биологической работы, переросшей в человеческий труд и отшлифованной отбором. А значит, ламарковский механизм морфофизиологических преобразований, при всех погрешностях воспроизведения его в понятиях начала XIX века, работает, будучи встроен в дарвиновских механизм, и на других уровнях эволюции.

Опускаясь от человека в выделенные им 14 классов животных, Ламарк достаточно чётко, на уровне знаний своей эпохи отслеживает не «лестницу существ» и даже не просто родословное дерево происхождения животных, ветвящийся характер которого он впервые заметил, а историю становления и развития животного мира путём морфофизиологического прогресса от простейших и до человека. Заслугу Ламарка как историка жизни на Земле перед мировой наукой невозможно переоценить, ибо впервые на громадном множестве фактов было создано эволюционное объяснение истории. Насколько было верным это объяснение и в чём неверным среди биологов в наше время ведутся бурные дискуссии. Возможно, предложенная нами общая теория эволюции поможет продвинуться в решении этих сложных вопросов на достигнутом ныне уровне научного знания.

Конечно, совершенно самоочевидно, что Ламарк неправ, когда он предполагает возможность самозарождения жизни на уровне семейства простейших из неорганических веществ. Идея самозарождения живых организмов их неорганической материи была похоронена опытами Луи Пастера через много лет после смерти Ламарка. Но на том уровне знаний, который сложился при жизни Ламарка, даже его трактовка идеи самозарождения была прогрессивной. Ибо во-первых, Ламарк предполагал происхождение жизни не от Духа Святого, а от грешной материи, что уже само по себе немаловажно, и не только для времени Ламарка, когда креационистские заблуждения довлели над научной мыслью и под них подстраивались научные теории. Сейчас этого уже нет, но мифологические извращения науки по-прежнему, как и тогда, заполняют книжный рынок.

Во-вторых, Ламарк ведь предполагает самозарождение жизни не в виде происхождения мышей из провонявшей колбасы и червей из мёртвых тел, как это утверждалось сторонниками идеи самозарождения и было опровергнуто в опытах Реди. Ламарк считает, что переход от неживой к живой материи происходит вполне эволюционным и историческим путём, хотя совершает ошибку, полагая, что этот переход совершается ещё и в наше время. И хотя этот переход совершался на протяжении около миллиарда лет и завершился миллиарды лет назад, Ламарк совершенно прав и в том, что развитие живой природы произошло от неживой и началось с семейства простейших. И Ламарк впервые в истории науки прослеживает, как шёл процесс усложнения живой природы от простейших и до человека.

Наполеон в своё время отзывался о Фридрихе великом, говоря, что прусский король мог бы считаться гениальнейшим полководцем за одну только битву при Лейтене. О Ламарке тоже можно сказать, что он может считаться гениальнейшим биологом за одно только воспроизведение истории жизни от простейших до человека. Мы же считаем не менее важным открытием Ламарка выявление им эволюционной роли тренировки органов, которая подводила его к пониманию биологической работы как одного из важнейших факторов эволюции жизни.

Эмпирический материал, на основании которого делал свои выводы Ламарк, отнюдь не беднее того, что были собраны Дарвином во время путешествия на корабле «Бигль». Однако Ламарк подходил к фактическому материалу как собиратель и созерцатель, профессор музея, в котором были накоплены богатейшие в Европе коллекции. Дарвин же наблюдал эволюцию в живой природе и привёз в Англию коллекции, собранные под впечатлением наблюдений конкретного поведения животных. Каждый из этих путей работы с эмпирическим материалом имел свои достоинства и свои недостатки. Ламарк концентрировал своё внимание на эволюционной морфологии, т. е. на эволюции форм и строения живых организмов. Он наблюдал последовательное изменение этих форм от класса к классу и от вида к виду. В результате в центре его внимания оказались функции органов, их употребление как фактор их последовательного преобразования. Соответственно функционирование органов в определённой среде представлялось им как решающий, а по существу даже единственно возможный фактор развития системы органов целостного организма.

Именно поэтому Ламарк так и не дошёл до идеи естественного отбора, как не продвинулся он и до идеи эволюционной работы как универсального фактора биологической эволюции. Тем не менее, все примеры, приведенные им в «Философии зоологии» и более поздних работах, буквально проникнуты доказательствами эволюционной роли употребления органов как процесса постоянной эволюционной работы, а не прямого влияния среды.

Что касается эволюционной роли естественного отбора, то Ламарк об этом даже не помышлял. Отчасти это объясняется отсталостью сельского хозяйства Франции его времени, селекционная работа в котором носила не систематический, а интуитивный характер из-за скованности аграрного сектора феодальными отношениями. Но фактически естественный отбор для объяснения эволюционных процессов был Ламарку абсолютно не нужен, поскольку он был полностью уверен в самодостаточности фактора тренировки органов и передачи её результатов через наследуемость благоприобретённых признаков в очень большом числе поколений.

Дарвин же, воодушевлённый идеей естественного отбора и регулируемых им результатов наследственности и изменчивости, при создании первоначального варианта своей теории совершенно не принял во внимание очевидных фактов «шлифовки» органов различными способами биологически активной деятельности. Он даже критиковал своего деда Эразма Дарвина за ламарковские представления о зарождении и развитии жизни. И лишь позднее, осознав проблематичность сведения направленности эволюции только к действию естественного отбора, он перешёл, по существу, на ламаркистские позиции в вопросе о передаче приобретенных признаков и даже придумал механизм такой передачи, основывая его не на фактах, а на чисто умозрительных размышлениях, по существу, натурфилософского характера.

Дарвин, по-видимому, вообще плохо знал работы Ламарка и совершенно не реагировал на примеры, приведенные своим французским коллегой. Видимо, причиной этого послужила дурная слава этих работ в самой Франции и вечное соперничество английских учёных с французскими натуралистами, считавшимися в Британии оторванными от практики и прагматической направленности английской науки викторианской эпохи. Тем более, что во Франции весьма прохладно воспринимали достижения дарвинизма и там не было крупных пропагандистов и интерпретаторов дарвиновского учения, как в Германии и в России. Кстати, и сейчас во Франции существует наиболее мощное сопротивление неодарвинизму из всех европейских стран, синтетическая теория эволюции там отвергается м множеством учёных и преподавателей биологии. В учебных курсах её характеризуют как гипотетическую версию эволюции, основанную скорее на абсолютизации успехов современной генетики и молекулярной биологии, чем на фактах живой природы. И это в какой-то мере справедливо. Ибо неодарвинизм, в отличие от классического дарвинизма, рассматривает естественный отбор как фактор, поддерживающий или отметающий генетические, а не мобилизационные инновации. Жизненный процесс интересует синтетическую теорию эволюции только как поставщик генетического материала, а не как фактор эволюции.

Предлагая своим читателям совершенно невероятные для научного мышления своего времени и даже оскорбляющие креационистские убеждения выводы, Ламарк всячески заботился о создании их прочной доказательной базы. Этот крёстный отец биологической науки был, безусловно, большим естествоиспытателем в сфере познания жизни, чем все натуралисты своего времени, всячески стремившиеся подвести наблюдаемые факты под красивое, но увы, далёкое от истины библейское описание шестидневного творения.

Понимая, какие нападки может вызвать теория, объясняющая ход естественных процессов, независимый от вмешательства Творца, Ламарк каждое положение этой теории стремился подать как вытекающее непосредственно из фактов, как их обобщение на основе индуктивных умозаключений, что стало уже привычным в физике и астрономии того времени.

Уже в предисловии к «Философии зоологии» Ламарк отстаивает чисто эволюционистское описание развития у животных способностей отражения внешней действительности, которое до него никому не приходило в голову. «Собрав наиболее достоверные наблюдения в этой области, – доказывает Ламарк, – я имел возможность убедиться, что для того, чтобы животные могли обладать способностью чувствовать, требуется уже весьма значительная сложность нервной системы, и еще большая – для того, чтобы обусловить у них умственные акты» (Там же, с. 183).

Можно понять революционный характер предлагаемой Ламарком инновации. Он ведь выстраивает своего рода лестницу развития уже не в соответствии со строением тел представителей животного мира, а на пути от раздражимости к чувствительности, от него – к ощущению, далее к умственным актам психики и, наконец – страшно подумать – к сознанию человека! Такой подход был гораздо разрушительнее для креационизма, чем даже открытие Коперника и теория Джоржано Бруно во времена активной деятельности святейшей инквизиции.

Способность психического отражения в теории Ламарка предстала как функция усложняющихся в процессе эволюции материальных органов. Все факты, приведенные Ламарком в доказательство этого положения, были связаны с более общим тезисом: всякая способность живого существа есть результат действия определённого органа. Во времена Ламарка факты, демонстрирующие верность этих положений были ещё очень скудными, поэтому и лестница развития способностей отражения от раздражимости и до сознания была построена с пропуском некоторых важных этажей.

Но доказательная база, подпиравшая эту лестницу, была уже достаточно убедительной. Хотя она совершенно не убеждала современников Ламарка, которые и слышать не хотели о том, что дух человеческий возник не в результате акта «вдутия» Всемогущим, а путём длительной эволюции от раздражимости простейших к мобилизационной активности человеческого мозга.

В драме Бертольда Брехта «Галилей» великий учёный просит своих оппонентов хотя бы раз взглянуть в телескоп, чтобы убедиться, что всё устроено не так, как сказано у Аристотеля. Но им незачем глядеть в какие-то стекляшки, поскольку они и так обладают вечными истинами. То же происходило и с оценками фактов, приведенных Ламарком.

Ламарк со всей убедительностью на фактах, добытых и микроскопическими, и анатомическими, и палеонтологическими исследованиями своего времени показал, что животные, не имеющие нервной системы, могут обладать только раздражимостью, заключающейся в реакциях избегания вредных для организма, раздражающих веществ, и устремлённости к необходимым для организма веществам и излучениям.

«Эти же наблюдения, – пишет Ламарк, – убедили меня в том, что нервная система в той её наиболее несовершенной форме, в какой она представлена у низших животных, у которых она впервые появляется, способна только возбуждать мышечные движения, но не может ещё произвести явление чувствования. В этом состоянии она представляет лишь ряд мозговых узелков с отходящими от них волокнами и не образует ни узловатого продольного, ни спинного, ни головного мозга. На более высокой ступени своего развития нервная система состоит из главной мозговой массы удлинённой формы, представленной либо узловатым продольным, либо спинным мозгом» (Там же, с. 183). Развитие у высших животных головного мозга в конечном счёте приводит к образованию головного мозга человека – «вместилищу» сознания. Эта «скандальная» теория приводила к убеждению в том, что «душа» не может покидать тела и представать перед Создателем, ибо никакой «души» у человека и вовсе нет, а есть сознание, не существующее отдельно от порождающего его материального органа – мозга.

Происхождение психики посредством эволюции нервной системы Ламарк связывал с происхождением системы органов различных животных посредством эволюции телесной организации. Он прекрасно понимал, хотя и нигде не подчёркивал этого специально, что всякий организм представляет собой систему органов, зависимую от жизнедеятельности, что не исключает, разумеется, преимущественного развития отдельных органов.

Во времена Ламарка вследствие слабости оптической микроскопии не было известно строение представителей семейства (или подцарства) простейших. Поэтому Ламарк ошибочно полагал, что простейшие не имеют органов и что у них есть только клеточное строение. В этом случае становилось непонятным, откуда у них берётся свойство раздражимости, поскольку сам же Ламарк совершенно справедливо утверждал, что любая способность имеет своего носителя – орган, предназначенный к ее осуществлению. Между тем у инфузорий, которые только и были известны Ламарку и науке его времени, имеются, хотя и весьма примитивные, но достаточно специализированные органы и питания, и размножения, и передвижения, и раздражимости. Так что Ламарк был совершенно неправ, когда он критиковал зоологов, утверждавших, что инфузории имеют всю совокупность органов, соответствующих другим низшим животным. Но изучить эти органы специалисты смогли только через много лет после его кончины. Рассматривая раздражимость, он совершал и ещё одну грубую ошибку: он бездоказательно отрицал, что все растения обладают раздражимостью.

Говоря о полипах, втором классе в установленной им лестнице градации после инфузорий, Ламарк предполагает, что полипы также не имеют ни одного специального органа, но уже с одним исключением – пищеварительным каналом с ротовым отверстием. Однако гидра, открытая ещё пионером микроскопии Антони ван Левенгуком, имеет щупальца, в вытянутом положении в 3–4 раза превышающие длину тела, а эта длина составляет не более сантиметра. Непонятно, как мог Ламарк утверждать об отсутствии органов у гидры, за исключением кишечного канала с ротовым отверстием, зная о направленном движении этих щупалец для поиска и захвата пищи.

Не знал Ламарк, как и вся наука его времени, о наличии у гидры так называемой диффузной нервной системы, которая, будучи самой примитивной в животном мире, тем не менее позволяет ей вырабатывать даже простейшие условные рефлексы и адекватно реагировать на изменения внешней среды. Будучи прожорливым хищников, питающимся мелкими рачками и простейшими, гидра не смогла бы охотиться, если бы она не обладала нервной системой, позволяющей реагировать на передвижения своих жертв. Однако полное отсутствие нервных центров и диффузный характер нервной системы связаны с рассредоточением нервных клеток, находящихся на поверхности тела. Диффузный тип нервной системы не позволяет чрезвычайно развитой раздражимости трансформироваться в ощущения.

Поэтому Ламарк совершенно прав, делая вывод об отсутствии к гидры, которую он относит к полипам, сколько-нибудь отчётливых ощущений. Однако уже у гидроидных медуз не только имеются примитивные осязательные ощущения, но и развиваются пигментные пятна, служащие внешними рецепторами наиболее примитивных органов зрения, а у некоторых видов имеются уже глазки со светопреломляющей линзой – хрусталиком. Коралловые полипы по своему строению ещё более сложны, чем гидроидные.

Но ошибался ли Ламарк, строя свои выводы на столь несовершенных знаниях своего времени, по поводу решений судьбоносных для эволюционного подхода вопросов, совершенно не раскрытых в его время? Нисколько. Напротив, каждое его умозаключение по этому поводу представляет собой непреходящее по свому значению научное открытие «У полипов, – отмечает Ламарк, – части тела обладают только раздражимостью, притом в очень высокой степени; но эти животные лишены способности чувствовать и, следовательно, они совершенно лишены способности ощущать» (Там же, с. 323). Конечно, это верно для диффузного типа нервной системы гидры, но уже медузы имеют примитивные нервные центры и испытывают, соответственно, примитивные ощущения. Ламарк же относил медуз к лучистым, поскольку их отнесение к полипам было установлено значительно позднее в исследованиях Сарса и Ловена.

Но вывод Ламарка из этой всё ещё слабой доказательной базы мог бы стать величайшей сенсацией среди его современников, если бы они могли по достоинству его оценить. Он пишет:

«Для того, чтобы ощущение могло иметь место, необходим воспринимающий его орган, т. е. нервы, и, помимо того, какой-нибудь очаг (головной или узловатый продольный мозг), куда это ощущение могло бы быть передано). Ощущение всегда бывает следствием полученного воздействия, которое тотчас же передаётся внутреннему очагу, в котором и образуется это ощущение. Прервите сообщение между органом, подвергшимся воздействию, и очагом, в котором возникает ощущение, – и всякое ощущение в этом месте тотчас же прекращается» (Там же).

Ламарк ничего не говорит о коралловых полипах и прогрессе их строения, связанном с появлением внешних скелетов, благодаря отложениям которых возникают коралловые рифы и целые острова. Как известно, соратник Ламарка Сент-Илер в споре с Кювье выдвигал идею о том, что внешний скелет является предшественником внутреннего скелета – позвоночника, но был осмеян оппонентом и аудиторией. Ламарк же, умерший за год до этого знаменитого диспута, при всей своей смелости избегал затрагивать этот щекотливый вопрос. Разделение класса полипов, как и класса лучистых, носит у Ламарка искусственный характер и соответствует лишь уровню знаний его времени.