Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

«Много подобных случаев, – отмечает Б. медников, – описано и у растений. Так, некоторые широко распространённые растения образуют долинные и горные. Если семена горной формы пересадить в долину, из них вырастут особи долинной формы. А близкие виды, распространённые только в горах, даже в долинах окажутся горными» (Там же).

Б. Медников совершенно правильно полагает, что способность к трансформациям, заложенная в генах и обусловливающая широкую норму реакции (норму выработки признаков) помогает выживанию организмов в эпохально изменяющихся условиях. И наоборот.

«Организм с узкой нормой реакции, – подчёркивает Медников, – подобен конусу, поставленному на вершину: любой толчок выводит его из равновесия. Бесчисленные вымершие виды животных и растений постигла эта участь. Быть может, это одна из причин, почему наши средние широты, в отличие от тропических, являются ареной становления новых, прогрессивных видов, – в тропиках условия много стабильнее.» (Там же).

Лучше не скажешь! Именно зоны умеренного климата с их локальными колебаниями климата, а затем глобальными и эпохальными переменами всей совокупности природных условий, включая биоценозы растений и животных, явились индукторами развития большого множества трансформерных видов, способных приспосабливаться к изменениям среды посредством широкого набора разнообразных модификаций.

Когда наступают эпохи стабильности в состоянии климата и всей совокупности природных условий в умеренных широтах, количество трансформеров и их способности к разнообразным трансформациям постепенно угасают. Именно такую спокойную эпоху, когда активность земного ядра заметно стабилизировалась, мы переживаем сейчас. Некоторая тенденция к потеплению, наметившаяся в достаточно узких пределах, не может стать предпосылкой генерации большого числа трансформеров.

Это обстоятельство создаёт серьёзные трудности для теории эволюции, лишая её достаточно широкого эмпирического материала. Результатом этих трудностей и является доминирование геноцентризма в объяснении эволюционных явлений, характерное для синтетической теории эволюции.

Ныне существующие виды-трансформеры обладают лишь остаточной способностью к трансформативным изменениям, тогда как в менее стабильные эпохи эволюции земной природы количество трансформеров и разнообразие их способностей к модификационным изменениям должно было многократно возрастать.

Нынешние виды-трансформеры в значительной мере являются уже консерверами, поскольку их способность к модификациям резко ограничена и сводится главным образом к вариативным изменениям покровов тела. Это означает, что биологическая работа фенотипа не может уже в такой степени регулировать биологическую работу генетических структур, в какой это происходит в периоды крупных видообразовательных трансформаций.

Типичным примером современных ограниченных трансформеров являются сиамские кошки и гималайские кролики. «Любители этих милейших зверьков, – пишет Б. Медников, – должны знать, что их подопечные – мутанты по гену фермента, превращающего аминокислоту тирозин в пигмент меланин (этот фермент называется тирозинадой). Мутантная тирозиназа неактивна при 37 °C – температуре тела млекопитающих, поэтому мех темнеет у мутантов лишь на выдающихся, охлаждённых частях тела» (Там же, с. 54).

Источником расширения нормы реакции (нормы выработки признаков) у этих животных, принадлежащих к далёким друг от друга, неродственным видам, явились мутации разных генов, обладающих сходными эффектами. Эффекты соответствуют закону гомологических рядов Вавилова. Этот закон констатирует сходство признаков, которые вырабатываются сходно работающими, хотя и структурно нетождественными генами.

Трансформерские модификации могут, конечно, возникать посредством перевода в доминантное состояние ранее рецессивных мутаций, и в этом СТЭ совершенно права. Но раз возникнув, модификации сами начинают влиять на генетические структуры, они расширяют возможности осуществления биологической работы, повышают конкурентоспособность организмов в изменяющейся среде и подхватываются отбором.

В результате такие модификации могут стать предпосылками для преадаптации органов трансформеров, их подготовке к освоению новой среды, а соответственно – к изменению характера и содержания биологической работы каждого организма, включая и его генетический аппарат. Будучи пришлифованы отбором и биологической работой к новому образу жизни, модификации трансформеров через множество поколений усваиваются генами и становятся наследственными трансформациями.

Норма выработки признаков (норма реакции) при этом снова сужается и трансформеры становятся консерверами. Такой сценарий трансформации видов, который включает модификационную изменчивость в группу ведущих факторов эволюции, на наш взгляд, более глубоко отражает всю совокупность фактов, накопленных современной биологией, чем всё более устаревающая геноцентрическая трактовка эволюционного синтеза.

Гималайские (горностаевые) кролики обладают тем удивительным отличием от других современных трансформеров, что способность к трансформационным модификациям они сохраняют во взрослом состоянии, тогда как другие трансформеры обладают такой способностью только в эмбриональный период.

Вот что пишет по этому поводу российский генетик В. Иванов:

«Кролики так называемой «гималайской» породы имеет своеобразную пёструю окраску меха; основной фон шёрстного покрова – белый; мордочки, кончики ушей и лап, а также хвосты – чёрные. Размер чёрных пятен зависит от температуры содержания гималайских кроликов. При обычных «комнатных» температурах зверьки имеют такую окраску, как сказано выше, при повышенных температурах размер чёрных пятен уменьшается, а при температурах выше 30 °C на всём теле формируется белая шерсть; при пониженных температурах размер чёрных пятен увеличивается, а при температурах, близких к 0 °C – гималайские кролики приобретают чисто чёрную окраску. Если выщипать белую шерсть, например, на спине у гималайского кролика, и в дальнейшем содержать его при пониженной температуре, то на выщипанном участке отрастёт чёрная шерсть, а при нормальной температуре – белая. Модификация окраски потомству не передаётся; у потомков формируется (или не формируется) пигментация соответственно температуре их содержания. Таким свойством обладают все кролики гималайской породы, но не обладают кролики других пород белой или чёрной окраски» (Иванов В. И. Генотип и фенотип. Модификации и норма реакции – В кн.: Генетика. Под ред. В. И. Иванова – М.: ИКЦ «Академкнига», 2006, с. 104–115, с. 113).

Очевидно, что этот переходный трансформенный тип сформировался в условиях изменчивой среды, при которой в жару оказалось полезным иметь белую шерсть, активно отражающую солнечные лучи, а на холоде – быстро насыщать шерсть пигментом меланином и получать наряду с некоторой изоляцией от среды защитную окраску, помогающую слиться с фоном обитания и спрятаться от хищников.

У кроликов, многие поколения которых обитали в более устойчивой среде, такое хамелеоноподобное изменение окраски было утрачено (или не выработано), они стали (или остались) консерверами, у которых генетические структуры устойчиво вырабатывают либо сплошную белую, либо сплошную чёрную пигментную окраску шерсти. Традиционное геноцентрическое объяснение адаптивных модификаций, однако, далеко от различения транзитивных и консервативных модификационных сценариев развития.

«Модификационная изменчивость, – вполне резонно замечает В. Иванов, – присуща всем видам организмов, от самых примитивных до наиболее сложных, включая человека. В зависимости от режима питания человек может полнеть или худеть; в зависимости от интенсивности ультрафиолетового облучения кожа человека может темнеть или светлеть. Однако, при переходе от переедания к недоеданию человек теряет вес, а при переходе от летнего режима освещения и открытой одежды к зимнему режиму освещения и закрытой зимней одежде пропадает летний загар» (Там же, с. 114).

Эти всем известные бытовые наблюдения, однако, не учитывают, что у представителей негроидной расы пигментная окраска кожи, вызванная концентрацией меланина вследствие проживания многих поколений в насыщенной солнечными лучами африканской среде, не пропадает никогда. В этом отношении представители белой европеоидной расы, сформированные в относительно более изменчивой обстановке умеренного климата, ближе к трансформерам, исходной породе, а представители негроидной расы – к консерверам.

На протяжении миллионов лет своей эволюции от прямоходящей обезьяны формирующийся человеческий род был видом-трансформером, что подкреплялось его глобальными переселениями. Особенно резкие трансформенные модификации развились у европейских неандертальцев вследствие их проживания в условиях смены ледниковых периодов и локальных потеплений. Человек современного типа стал видом-консервером. Уже около 40 тысяч лет в его фенотипе не наблюдается заметных изменений.

Мы полагаем, однако, что регулярное сознательное самосовершенствование, осуществляемое в течение многих поколений, может придать человеческому роду ещё более гармоничный облик и поможет преодолеть многие негативные животные атавизмы в человеческом поведении и поможет человеку овладеть способностью направленно эволюционировать в сторону всё более высокого уровня совершенства и стать гуманным и разумным создателем самого себя и мира вокруг себя. Человек способен по своему выбору отбирать лучшее в себе, вкладывая труд в самого себя и изменяя себя регулярной и целенаправленной биологической работой, становясь тем самым для самого себя отбором.

Традиционное же, устоявшееся в науке геноцентристское объяснение эволюции, принятое в СТЭ, исключает подобную возможность последовательного самоизменения человека посредством целенаправленных модификаций. Геноцентризм знает только один путь «улучшения человеческой породы» – евгенику. Не самостоятельный выбор, самоотбор и развитие лучшего в себе, а искусственный отбор генетически удачных фенотипов – таков путь эволюции человека, предлагаемый геноцентризмом. Это – путь животного, а не человека, ибо лучшее в человеке не задаётся генетически, а приобретается в долгой и трудной работе над собой. Итоги развития евгеники были плачевны, они и не могут быть иными, ибо это путь создания благополучного скота, путь упрочения в человеке животного начала, к тому же осуществляемый без участия и без усилий самого человека, сводимый к половому отбору его родителей.

Такой отбор не может обойтись без снижения уровня генетического разнообразия человеческих популяций, без дискриминации тех, кто может быть генетически неудачен, даже физически ущербен, но способен своими человеческими усилиями, получая стимулы к развитию в самих своих недостатках, далеко превзойти умственно, нравственно и даже физически тех, кто получил свои преимущества за счёт родительских генов.

Путь самосовершенствования направлен не к тому, чтобы создать из человека лучшее животное, а к тому, чтобы повысить уровень человеческого, усовершенствовав в то же время и биологическое, животное начало, мобилизуя его на помощь проявлению высоких человеческих качеств и преодолевая шаг за шагом подлые, нездоровые и скотские побуждения. Это путь сознательной выработки позитивных модификаций и унаследования их прежде всего социальным генезисом, путём распространения в общественной среде.

А потом и проверим, насколько здоровый образ жизни и общественной деятельности ряда поколений отразится на генетике человека. По крайней мере его антипод, нездоровый образ жизни, действует ужасающе. Так что вряд ли гены остаются от образа жизни в стороне. Мы глубоко верим, что человек способен взять в свои руки процесс эволюции, стать воплощённой эволюцией и превратить себя из полуживотного консервера в гармоничного и человечного трансформера.

Вернёмся, однако, к примерам животной трансформации и продолжим отслежение роли в них адаптивных модификаций. В той же книге Б. Медникова даётся исчерпывающее объяснение процесса возникновения и исчезновения адаптивных модификаций с точки зрения СТЭ.

«Причины этого процесса понятны, – излагает точку зрения СТЭ Б. Медников, – хотя модификации и ненаследственны, способность к ним заложена в генотипе. Если нужда в модификации отпадает, отбор уже не контролирует этот механизм. В результате накопления неконтролируемых отбором мутаций происходит утеря реакции фенотипа на давно не встречавшиеся в жизни популяций факторы среды» (Медников Б. М. Дарвинизм в XX веке – М.: Сов. Россия, 1975 – 224 с., с. 128).

Эта точка зрения на первый взгляд кажется вполне убедительной и неопровержимой, она опирается на всю сумму фактов, накопленных в рамках действительного великих достижений генетики XX века. И однако именно в односторонней геноцентрической трактовке фактов и абсолютизации этих достижений содержится основной недостаток этой точки зрения и ограниченность СТЭ в целом. Геноцентрическая установка и редукционистская направленность мышления генетических селекционистов приводят к почти полному игнорированию жизненных корректировок наследственности, связанных с эволюционной ролью биологической работы и возникающих на её основе адаптивных модификаций.

Геноцентрическое мышление, прямолинейно воспринимающее действие генотипа на фенотип, совершенно упускает из виду, что когда нужда в адаптивной модификации отпадает, прекращается биологическая работа организма по её воспроизведению в органах и в организме в целом. Только в результате этого отбор перестаёт контролировать этот механизм.

Отсутствие биологической работы в направлении поддержания и развития модификаций приводит к тому, что ферментативные вещества, выделяемые в процессе такой направленности биологической работы, перестают сигнально действовать на гены, побуждая их синтезировать те или иные белки для воспроизведения данной модификации. При отсутствии биологической работы генетических структур постепенно затухает активность соответствующих генов и из поколения в поколение утрачиваются механизмы воспроизведения ранее обеспечивающих селективные преимущества модификаций.

Биологическая работа, а не случайные и в огромном большинстве вредные мутации является основным источником селективных преимуществ, от которых зависит действие отбора, а от их отсутствия – его бездействие. «Среда, – пишет Б. Медников по поводу возникновения или утраты адаптивных модификаций, – как бы включает один ген, подавляя другой» (Там же, с. 30).

Это высказывание – чистейший неоламаркизм, выраженный причём очень воинственным противником ламаркизма как такового. Включает или отключает те или иные гены не среда в её непосредственном действии на организмы, а биологическая работа, направленная на оптимизацию жизни организма и его выживание в данной конкретной среде. Конечно, накопление мутаций тоже может вытравлять из генетической памяти способность к адаптивным модификациям.

Но пока те или иные адаптивные модификации будут создавать селективные преимущества при осуществлении биологической работы, стабилизирующий отбор будет отметать мутантов, не обладающих этими преимуществами. С изменением среды могут утратиться и эти преимущества, но биологическая работа способна выработать новые, и тогда прежние модификации сменятся теми, которые извлечёт из генов изменение характера и содержания этой работы.

В этих условиях создаётся благоприятная обстановка и для извлечения из рецессивного состояния мутаций, способствующих расширению диапазона изменчивости. Однако не мутации сами по себе, а фундаментальные изменения биологической работы превращают консерверов в трансформеров, генерируют новые модификации, обладающие новыми селективными преимуществами. Они создают давление на отбор, который изменяет своё действие со стабилизирующего на движущее. Только тогда отбор начинает поддерживать мутации, идущие в русле благоприятных изменений.

А это значит, что через фильтры биологической работы и отбора проходят и воплощаются в наследственных изменениях не случайные мутации, а только те, которые соответствуют новым способам биологической работы, унаследованию благоприятных модификаций и приобретённых преимуществ.

Тренировка в процессе регулярной биологической работы по адаптации к непрерывно меняющимся условиям существования органов и систем живого существа, организма в целом является таки же неотъемлемым свойством (атрибутом) жизни, как питание и размножение. Без тренировки невозможно никакое развитие, никакая направленность развития, в том числе и направляющее действие естественного отбора. Без тренировки не обходится и функционирование генетических структур, включение или торможение которых происходит под влиянием тренировки мобилизационных структур фенотипа.

Тренировка фенотипа приводит к образованию адаптивных модификаций, приобретению полезных признаков в рамках способности генотипа к выработке соответствующих ненаследственных изменений. Эти полезные признаки повышают конкурентоспособность организма, выражают в живой жизни селективные преимущества, поддерживаемые отбором. Однотипность биологической работы популяций определённого вида приводит к распространению на весь вид способа тренировки органов при всём разнообразии индивидуальных тренировочных процессов.

Особенно важное приспособительное значение имеет тренировка в эмбриональном и инфантильном состоянии организма, когда закладываются предпосылки для развития адаптивных модификаций. Сами эти модификации и вызвавшие их процессы приспособительной тренировки непосредственно не наследуются вследствие консервативности копировального аппарата генов.

Однако воспроизведение способов биологической работы и образования адаптивных модификаций в течение жизни большого числа сменяющих друг друга поколений создаёт условия для адаптивной тренировки генов и постепенно усваивается путём перенастройки наследственного аппарата.

Селективно ценные модификации сами постепенно в ряду поколений модифицируют генетические структуры и перенастраивают их. В результате они перестают быть модификациями и становятся наследственно воспроизводимыми способами существования видов, зафиксированными во всём многообразии корреляций в видовых геномах.

Отсутствие понимания этих процессов и агрессивное отрицание самых различных форм биологической работы как решающего (во взаимодействии с отбором) фактора эволюции, геноцентрическая установка на исключение прижизненных изменений из эволюции составляет главный недостаток современной синтетической теории эволюции и обусловливает необходимость её трансформации на путях нового эволюционного синтеза.

В дарвиновской теории эволюции борьбе за существование отводилось одно из ключевых мест в объяснении действия эволюционных механизмов. Борьба за существование рассматривалась как та активная сила, которая способствует переживанию наиболее приспособленных и придаёт закономерность случайностям отбора, определяет динамику статистических процессов избирательного выживания. Отбор как движущая и направляющая сила эволюции в классическом дарвинизме не предполагает прямой поддержки пассивных проявлений наследственно обретённых преимуществ.

Борьба за существование выступает в учении Дарвина как фактор эволюции, от которого постоянно зависит направляющее действие отбора, который задаёт направления отбору и в известной мере направляет ход эволюции. В некотором отношении борьба за существование выполняет в дикой природе роль, адекватную роли селекционера при искусственном отборе: она активно способствует сохранению и наследованию лучшего. Эволюционно значимыми с точки зрения Дарвина предпосылками действия отбора выступают два взаимосвязанных фактора эволюции – случайная и разнонаправленная наследственная изменчивость, обеспечивающая некоторым особям врождённые селективные преимущества, и неслучайная, направленная ненаследственная изменчивость, обретаемая в борьбе за существование и обеспечивающая целым группам особей приобретённые селективные преимущества.

В этом проявилась универсальность теории Дарвина, её очевидное селективное преимущество по отношению к другим теориям, заключающееся в том, что эволюционное значение в ней придаётся и наследственным факторам, позднее изученным генетикой, и эволюционным приобретениям в жизненном процессе, выраженным у Дарвина категорией борьбы за существование и изучаемым натуралистической биологией. У Дарвина само собой понятно, что селективные преимущества, приобретаемые в борьбе за существование, через отбор оказывают давление и на наследование, поскольку выживают и дают потомство победители в борьбе за существование, наиболее конкурентоспособные особи и группы особей.

Борьба за существование в её дарвиновском и подлинно дарвиновском понимании тесно связана с понятием конкуренции. Она как эволюционная категория и ведёт своё происхождение из теории рыночной экономики Адама Смита, в которой нашли отражение не только особенности конкурентоспособных отношений субъектов предпринимательской деятельности в условиях слабо регулируемого рынка как своеобразного аналога дикой природы, но и особенности эволюционной работы этих субъектов как основного условия их выживания и процветания, победы в конкуренции посредством наращивания индивидуальных и групповых усилий.

Как уже было отмечено ранее в нашем историческом очерке, Дарвин не применял категории биологической работы, однако он интуитивно оперировал этой категорией, выражая её в иных терминах, в качестве неотъемлемой характеристики рассматриваемой им борьбы за существование. Именно интуитивное осознание необходимости биологической работы как основы борьбы за существование приводило Дарвина к принятию некоторых рациональных зёрен ламарковского учения об эволюции, то есть механизма употребления-неупотребления и тренировки-детренировки органов.

Конечно, ламарковское понимание биологической работы, сводимое к этому механизму, было узким и неуниверсальным, что отражало ограниченность знаний того времени. Дарвин существенно расширил и углубил это понимание, связав механизм, заимствованный у Ламарка, с конкуренцией за существование и естественным отбором. Тенденция к признанию этой взаимосвязи постоянно усиливалась у Дарвина по мере углубления его эволюционизма под давлением критических замечаний и конкуренции альтернативных концепций, в том числе и неоламаркистских. Эта тенденция сделалась определяющей в его теории в последние годы жизни.

Положение о борьбе за существование как об одном из ведущих факторов эволюции, оказывающем давление на отбор и обусловливающем его селективное действие при определении направленности эволюции, является одним из краеугольных камней дарвинизма как эволюционного учения. Геноцентрическая ориентация неодарвинизма, безусловно, привела к искажению этого положения, к выпадению мобилизационного действия борьбы за существование (и связанной с ней биологической работой) на направленность и характер отбора.

Подобно английской королеве и японскому императору, борьба за существование в её понимании в рамках неодарвинизма царствует, но не правит. Перед ней раскланиваются, расшаркиваются, но не оставляют достаточного места для представлений о её способности направлять, регулировать и корректировать отбор.

Это обстоятельство негативно повлияло на основы эволюционного синтеза. В рамках СТЭ борьба за существование рассматривается главным образом как проявление генетически запрограммированных признаков, качеств и свойств организмов. Изменения, которые наступают в ходе самой борьбы за существование, сводятся к модификациям, видоизменениям в работе генотипов, возникающих в пределах генетически запрограммированных норм реакции и неспособных оказывать никакого влияния на наследование. В результате возникает догматическое сужение эволюционного значения принципа борьбы за существование, которое противоречит духу дарвинизма. Оно выражается в следующих представлениях, искажающих дарвиновское учение в его наиболее важных достижениях.

Во-первых, этому принципу и самому термину борьбы за существование приписывается метафорический смысл, в борьбу за существование включаются «любые взаимоотношения особей с окружающими абиотическими и биотическими условиями» (Яблоков А. В., Юсуфов А. Г. Эволюционное учение – М.: Высш. шк., 2004 – 310 с., с. 130). В неметафорическом же, а в истинном смысле борьба за существование включает не все, а только конкурентные взаимоотношения особей с окружающими условиями, которые посредством совместной биологической работы генетических и фенотипических мобилизационных структур приводят к выживанию и оставлению потомства наиболее конкурентоспособных особей и тем оказывают решающее воздействие на отбор и эволюцию.

Во-вторых, поскольку наименьшей эволюирующей единицей в СТЭ признаётся не особь, а популяция, эволюционное значение борьбы особей за существование сводится к их воздействию на генотипический состав популяций, то есть растворяется в генофонде популяции. Это противоречит либеральной составляющей дарвиновского учения, в соответствии с которой всякое развитие направляется индивидуальной активностью и зависит от конкурентоспособности, достигнутой каждым организмом на «рынке жизни».

В-третьих, в рамках СТЭ «единственным объективным мерилом борьбы за существование служит соотношение между числом родившихся особей и числом особей из них, принявших участие в оставлении потомства» (Там же, с. 131–132). Такое узкое понимание дарвиновской категории борьбы за существование несостоятельно. Оно заключается в геноцентрически ориентированном сведении результатов борьбы за существование к наследственному материалу, передающемуся от поколения к поколению.

Объективные итоги борьбы за существование выражаются не только в количественных, но и в качественных результатах. На эти результаты влияют все участники борьбы за существование, в том числе и те, которые не оставили потомства или их потомство не выжило. Они могут участвовать своей заботой о чужом потомстве, защитой его от естественных врагов, выработкой полезных механизмов и стереотипов поведения. Подобно тому, как жизнь нельзя сводить к размножению, борьбу за существование нельзя сводить к дифференциальному размножению, подчиняя борьбу за существование естественному отбору, рассматривая её как его предпосылку или часть механизма его действия.

Тенденция к такому сведению в современной синтетической теории очевидна. «Но это, – пишут лучшие в России знатоки СТЭ А. Яблоков и А. Юсуфов, – не что иное, как естественный отбор – дифференциальное размножение особей в популяциях. Поэтому Ч. Дарвин рассматривал борьбу за существование скорее как предпосылку действия естественного отбора. В эволюционном учении подробный анализ борьбы за существование приобретает смысл только с точки зрения механизма действия естественного отбора» (Там же, с. 132). Конечно, в своем взаимодействии отбор и борьба за существование едины. Но это подвижное, противоречивое единство.

Естественный отбор есть прежде всего избирательная смертность. Борьба за существование есть прежде всего альтернатива отбору как смертности, в том числе и избирательной. Поэтому, в-четвёртых, борьбу за существование нельзя безоговорочно включать в механизм действия естественного отбора, к чему склоняется СТЭ. Именно борьба за существование оказывает решающее воздействие на отбор на его проявление в качестве дифференциального выживания-переживания жизнеспособных.

Эволюционное учение, в котором подробный анализ борьбы за существование имеет смысл только с точки зрения механизма действия естественного отбора, искажает тем самым и действие этого механизма, и эволюционную роль борьбу за существование. Лишь рассматривая борьбу за существование как один из ведущих факторов эволюции, можно адекватно определять её влияние на механизм действия отбора. Пытаясь растворить борьбу за существование в отборе, неодарвинисты неадекватно понимают и сам отбор.

В учении Дарвина, в отличие от учения неодарвинизма, борьба за существование выступает в качестве самостоятельного и фундаментального эволюционного фактора, оказывающего постоянное давление на отбор, на действие его механизма. Для чего же понадобилось лишать столь важный фактор этой самостоятельности? Несомненно, для того, чтобы утвердить статус отбора как единственного направляющего фактора эволюции и тем самым вывести из-под критики геноцентрический подход в теории эволюции.

В дарвиновской категории борьбы за существование отражается активность организмов как субъектов эволюции, которые используют доставшиеся им в наследие от предков генетические предпосылки и предрасположенности для выработки определённых конкурентных стратегий и возможностей. Некоторые из этих возможностей в данных конкретных условиях выступают как конкурентные преимущества, которые подхватываются отбором, обусловливают его и делают его способным закономерно направлять общий ход и динамику эволюции.

Геноцентрический же подход, принятый в СТЭ, базируется на признании механизма эволюции, который сводит собственную активность особей в процессах борьбы за существование к проявлению и реализации случайных наследственных изменений, а направленность эволюции относит исключительно к действию отбора. Отбор при этом как бы подминает под себя борьбу за существование, превращает её в своё орудие, то есть фактически рассматривается как некий креационистский фактор развития жизни.

В результате такого геноцентрического сдвига дарвиновской теории эволюции борьба за существование перемещается как бы на задворки действия отбора. Отсюда – постоянное подчёркивание дарвиновской триады категорий, включающей наследственность, изменчивость, естественный отбор. Четвёртому первоэлементу дарвиновской теории эволюции, борьбе за существование в этой системе основополагающих категорий не находится места, она либо включается в механизм отбора, либо отодвигается в сферу экологии, из которой при этом изымается эволюционное содержание.

Любая критика подобной трактовки дарвинизма сторонниками СТЭ третируется как антидарвинистская, как якобы проявление устаревшего и неконкурентоспособного ламаркизма. Если бы Дарвин сегодня был жив и применял свою теорию к современным научным фактам, его, несомненно, записали бы в ламаркисты. Между тем дарвиновская теория в её классическом варианте гораздо полнее объясняет всю совокупность современных фактов науки, чем геноцентрический неодарвинизм.