Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

В-третьих, неандертальцы в их классическом варианте возникли около 250–300 тыс. лет назад и начали исчезать, т. е. перестали обнаруживаться в археологических слоях, датируемые временем в 30–40 тыс. лет назад, причём около 10 тыс. лет они сосуществовали в Европе с людьми, имевшими черепа современного типа.

В-четвёртых, более «продвинутые» в сторону образования таких черепов палеоантропы жили около 30–40 тыс. лет назад в Европе, включая Украину и юг России, в Юго-Западной Азии, главным образом на территории современного Израиля и в части Передней Азии. Таковы добытые наукой факты. Из них-то и нужно делать выводы. Так куда же в первой половине последнего вюрмского оледенения исчезли классические европейские неандертальцы?

Неандертальцы классического типа жили на европейском континенте не менее 210 тысяч лет и были в это время его единственными обитателями. Это в 6 раз превышает те 40 тыс. лет, которые существует человек современного типа и в 40 раз превосходит по сроку существования те 5 тыс. лет, которые от древнейших цивилизаций и до нашего времени существует цивилизованное человечество. За это время происходили длительные оледенения, леса сменялись тундростепями, затем наступали периоды межледниковий, холодный климат сменялся умеренным, при таянии ледников образовывалось много пресной воды, расцвет диких животных улучшал условия охоты.

При наступлении ледников неандертальцы откочёвывали к югу, те, что оставались, нередко вымирали, не выдержав сурового климата. Но когда ледники отступали, палеоантропы вслед за миграциями животных вторгались в пространства тундростепей, упорно продвигаясь к северу. Последнее вюрмское оледенение имело межледниковую паузу, которая началась около 50 тыс. лет назад и на территории России получила название Средневалдайского межледниковья. В этот период и происходила трансформация неандертальцев в людей современного типа, при которой последние возникали внутри неандертальских сообществ и получали преимущество при половом отборе. Регулярные голодания, особенно в зимне-весенний период, к которым неандертальцы вынуждались окружавшей их суровой природой, сделали их способными к относительно быстрому самоизменению. Голодания – это не только стресс, порождающий усиленный мутагенез в духе синтетической теории эволюции, это ещё и очищение организма с питьём ледниковой воды. Вероятно, биологическая работа генетического аппарата по выработке полезных приспособлений происходит особенно интенсивно при отсутствии пищи. Выброс и утилизация токсинов, удаление их из организма с водой, переход на режим жёсткой экономии энергии мобилизуют организм на повышение разнообразия приспособительных механизмов, а вместе с ним и повышение разнообразия форм. Но для закрепления инновационных форм необходимо разнообразное питание.

Подняв на новую высоту мобилизационные усилия по выживанию в никогда не прекращающейся борьбе за существование, создав наиболее передовые в тогдашнем мире технические усовершенствования, могли ли европейские неандертальцы просто вымереть, когда наступили более благоприятные времена? Ведь они уже пережили рисско-вюрмское межледниковье, когда тоже потеплело, и уцелели, а возможно, и не только уцелели, но и испытали расцвет. Нет, они не вымерли, они изменились. Как и их современники из Юго-Восточной Азии, они испытали новый эволюционный подъём.

Бурный рост растительности после ледниковой депрессии снабдил их относительным обилием растительной пищи. Именно растительная, вегетарианская пища, а не мясная, как вслед за Энгельсом полагали многие российские антропологи, стала новой подпиткой их мозга и стимулятором роста. Это не были уже сладкие плоды тропических лесов, которыми питаются человекообразные обезьяны. Это было всеядное питание умеренного климата, весьма разнообразное и насыщенное разнообразными витаминами. Первобытные люди были ещё более всеядны, чем современные. Они употребляли в пищу всё, что хоть как-то насыщало и не было ядовитым. Изменение среды и значительное увеличение количества растительных продуктов в рационе, а также новые возможности для утоления голода и более регулярное питание вызвали повышенную выработку гормона роста и общую акселерацию неандертальцев. Они в массе своей подросли на 10–20 см, т. е. со 140–160 см до 160–180 см, выросла и масса их тел.

Но главные изменения произошли в их мозгу. Усложнение биосоциальной организации и взаимоотношений в сообществе требовало новых форм контроля мозга за собственным поведением. Мощная биологическая работа мозга по мобилизации на гибкое и адекватное ситуации поведение, развитие речи, усложнение форм деятельности привели к возникновению общей тенденции роста лобных долей мозга. Соответственно стала происходить перестройка мозга, а вместе с ним и черепа. Мозговое вещество уже на инфантильном уровне, в зародыше и в плоде, стало «перегоняться» сзади наперёд, то есть стал образовываться высокий лоб, атрофироваться шишковидный выступ на затылке и сокращаться длина черепа от затылка ко лбу. Формирование большого лба потребовало дополнительного снабжения лобных долей кислородом и защиты от холода, что привело к образованию выдающегося вперёд костного носа. А при расширении внутренних камер в носовых ходах воздуха значительно улучшились резонаторные способности речи и исчезла гнусавость голоса. Это в свою очередь привело к резкому повышению физиологических возможностей для совершенствования членораздельной речи. Перестройки лица и челюстей мы уже описали выше.

Снижение массы челюстей, особенно нижней, значительно облегчило произнесение звуков и способствовало значительному повышению темпа речи. А биологическая работа по постоянному говорению сообщающихся индивидов в сообществе вызвала опускание гортани и перестройку хрящей. Так из классических неандертальцев постепенно формировался современный тип человека. Лобные доли мозга сыграли роль мобилизационной структуры всей перестройки.

При этом процесс «исчезновения» неандертальцев и «появления» людей с современным типом строения происходил крайне неравномерно. Как и другие процессы образования или преобразования вида, это был не чисто динамический, а вероятностно-статистический процесс, динамику которого предопределял естественный отбор. В ходе этого процесса повышалась вероятность рождения детей с высокими лбами, но дети и с высокими лбами, и с длинными черепами, как правило, не выживали уже при рождении, поскольку проходимость родовых путей была недостаточной, а детская смертность и смертность матерей при родах была очень высокой. Так формировалось специфическое свойство человека, которое в Библии рассматривается как проклятие Бога за вкушение плода с дерева Добра и Зла: «в муках будешь рожать детей», «в поте лица твоего будешь есть хлеб». На самом деле это свойство – великое благо, которое предполагает и муки рождения: быть высоколобым мыслящим существом, трудящимся и творящим свой мир. Муки рождения человека есть и благо, и расплата, расплата не только за прямохождение, но и за наличие черепа, вмещающего очень много мыслящего мозга.

Всё это побуждает по-новому взглянуть на постоянно обсуждаемый в антропологии вопрос об эйкумене (ойкумене), т. е. территории, на которой зародился человек. Можно выделить первичную, вторичную и третичную эйкумену. Первичной эйкуменой, на которой начался длительный процесс антропогенеза, по современным научным представлениям, составляющим своего рода эталонную теорию, была тропическая часть Африки, и прежде всего на территориях современных ЮАР, Кении, Замбии и Эфиопии. Но африканские «австралопитеки», в том числе и «умелые», были только предшественниками человека, прямоходящими обезьянами, некоторая часть которых стала использовать и формировать простейшие орудия, а затем возможно переселилась в Юго-Западную Азию и расселилась по некоторым частям Передней Азии, где процесс антропогенеза фактически начался заново, на новой природной основе.

Архантропы, хомо эректус, обезьянолюди, прошедшие уже половину расстояния между обезьяной и человеком, стали расселяться отсюда обратно в Африку, прежде всего в Северную, а также по бескрайним пространствам Азиатского континента. скорее всего через Малую Азию и по скованному льдами проливу Боспор они проникли в Европу. Здесь они размножились и расселились на значительных пространствах, как и в Азии, и очень редкими поселениями, разбросанными на очень больших пространствах. Таким образом, вторичной эйкуменой, судя по всему, была Юго-Западная Азия и Западная часть Передней, т. е. территория современных Сирии, Израиля, Ирака. Расселение древнейших людей из вторичной эйкумены по трём континентам не создало непроходимых барьеров изоляции, способных раздробить человеческий род на отдельные виды. Но на огромных пространствах этих материков начинают складываться весьма разнообразные формы палеоантропов, неандертальцев, которые приняли классическую форму морфофизиологического строения именно в Европе.

Третичная эйкумена, на которой происходило формирование людей современного типа, с нашей точки зрения располагалась в Европе и Юго-Западной Азии. Именно здесь, борясь в холодом и голодом, люди выработали наиболее сложные технические усовершенствования, научились систематически использовать и разжигать (а не только поддерживать) огонь, изготавливать простейшие одежду и обувь, создавать относительно постоянные организационные формы для массовой охоты на крупных зверей. Из Европы и Юго-Западной Азии, составляющих своего рода сообщающиеся сосуды, процесс зрелого антропогенеза перекинулся на Переднюю и часть Центральной Азии, куда, по-видимому, направлялись постоянные потоки переселенцев из Европы и Юго-Западной Азии (Восточного Средиземноморья).

Такой подход к проблеме эйкумены зарождения современного человека находится в русле сформированной выдающимся российским антропологом Я. Я. Рогинским концепции широкого моноцентризма. Эта концепция возникла как синтез двух альтернативных концепций эйкумены – узкого моноцентризма, согласно которому эйкумена представляла собой какую-то изолированную область на одном из трёх материков, и полицентризма, в соответствии с которой существовало множество центров формирования человека на всех трёх материках. Но если бы таких центров было несколько, то человечество было бы разорвано на несколько биологических видов, и браки между людьми из различных частей света были бы невозможны ввиду невозможности продолжения рода (или так называемого гибридного бесплодия, как у мулов).

Я. Рогинский приводит целый ряд аргументов в пользу «неандертальской фазы» антропогенеза, т. е. фактически, в обоснование того, что именно классические европейские и западноазиатские неандертальцы были предками современных людей, а не какой-то полностью вымершей боковой тупиковой ветвью. Во-первых, останки неандертальцев залегают в более ранних археологических слоях, чем останки людей современного типа. Думается, что этот аргумент только усиливается оттого, что многие останки «современных» обнаружены в тех же или даже более ранних слоях, чем останки «древних». Это отражает сложность и вероятностный характер утраты обезьяноподобных признаков. Во-вторых, останки материальной культуры неандертальцев залегают в более ранних, глубоких слоях. В-третьих, черепа ископаемых неандертальцев отражают переходные процессы, но в целом более примитивны. В-четвёртых, останки людей позднего палеолита обладают некоторыми признаками неандертальцев. В-пятых, среди останков европейских неандертальцев встречаются проявления более прогрессивных признаков. В-шестых, наблюдается определённая преемственность в материальной культуре людей современного морфофизиологического строения по отношению к материальной культуре неандертальцев (Рогинский Я. Я. Проблемы антропогенеза – М.: Высшая школа, 1977, с. 100–101). В самом деле: как можно, признавая хомо эректус предками человека, отказывать в этом гораздо более прогрессивным неандертальцам.

Материальная культура, или биоцивилизация неандертальцев получила название мустьерской по названию пещеры Лё-Мустье во Франции, где были обнаружены значительные залежи каменных орудий и инвентаря древних людей. Мустьерская культура неандертальцев является и более поздней, и значительно более прогрессивной, чем ашельская. Для мустьерской культуры характерны уже более специализированные орудия, предназначенные для выполнения строго определённых функций. Археологи выделяют пять основных типов таких орудий: остроконечник, скребло, нож, пилка и отщеп с выемкой. Наиболее типичным орудием мустьерской культуры был остроконечник. Полагают, что он мог служить наконечником копья, будучи привязан к деревянному древку или вставлен в расщеп. Скребло применялось для выскребания мяса, выделки шкур, дробления костей. Ножами, изготовленными из отщепов, резали с нажатием рукой на тупую тыльную часть, свежевали туши, разделывали мясо, могли строгать и затачивать деревянные орудия и оружие для охоты. Зазубренными отщепами виде пилок отрезали куски дерева, мяса, овощей. Отщепами с выемками шлифовали деревянные палки, приготавливая их в виде копий для охоты.

Для приготовления этих каменных орудий нужны были уже сотни точных целенаправленных, отработанных ударов под контролем мозга, нужны были точность, глазомер, привычка, отработанная технология, проектирование действий. Это уже был человеческий труд, а не спонтанная, непосредственной потребностью направляемая биологическая работа. Мустьерская технология широко распространилась по трём континентам, заселённым людьми. Она включала уже изделия не только из камня и дерева, но и из кости. Думается, что не из камня, а именно из трубчатых костей чаще изготавливались наконечники для копий, которые превращали заострённые палки в страшное оружие, способное с разных сторон поражать крупного зверя, отбитого от стаи. Это опровергает домыслы некоторых антропологов, будто неандертальцы лишь подбирали павших животных, но не могли на них охотиться из-за несовершенства оружия. Сильными ударами таких копий, наносимыми с разных сторон, можно было пробивать толстую шкуру, загонять оружие глубоко в тело животного, обескровливая его и поражая в жизненно важные органы. Этому способствовало укрепление кисти руки, которое констатируется у европейских неандертальцев многими антропологами.

Значительного прогресса достигает биоцивилизация неандертальцев и в приобретении комфорта человека в его извечном противостоянии стихийным силам природы.

Использование пещер и их утепление стало повсеместным. Пещеры, по-видимому, ещё с лета устилались травой и листьями деревьев, покрывались шкурами, входы закрывались занавесами из шкур, внутри оборудовались очаги, разжигался огонь. Но пещеры могли вместить лишь незначительные части разраставшихся, а затем расселявшихся сообществ, к тому же они располагались в строго определённых местах и могли служить лишь долговременными убежищами в зимний период.

Постоянные перемещения побуждали людей совершенствовать строительное искусство. Как, очевидно, у архантропов, главным видом строительного искусства неандертальцев было создание шалашей. Большие шалаши строились на основе каркасов из длинных, вкопанных в землю жердей, связанных ремнями из кожи животных. На каркасы настилался слой из веток, который затем покрывался шкурами, а шкуры закреплялись костями мамонтов и других крупных животных. Остатки таких шалашей найдены, например, на территории Украины. Один из таких шалашей составлял 9 метров в длину, 7 в ширину и 3 метра в высоту. Техника создания «больших шалашей» была, по-видимому, распространена очень широко, особенно в Европе, почти сплошь покрытой густыми лесами и лесостепными зонами. Возможно было и построение своеобразных хижин, землянок, нор, ветровых заслонов, настилов и т. д. Когда не было возможности построить укрытие, палеоантропы просто закутывались шкурами и грелись у огня, укрываясь от непогоды.

Повышение уровня технологии изготовления орудий и организации охоты при помощи орудий привели к решительным сдвигам в технологии создания средств индивидуальной защиты от холода, которые мы называем одеждой и обувью. Если раньше палеоантропы только закутывались в шкуры и, как могли, заматывали ступни ног, развитие мустьерской культуры позволяет им использовать простейшие заколки из кости, стягивающие края шкур, чтобы они не сваливались, шнурки из сухожилий, которые втягивались в заранее проколотые каменными или костяными остроконечниками отверстия, а затем скалывались костяными иглами и т. д.

Чрезвычайно важным для выживания неандертальцев в условиях ледниковых периодов явилось покорение стихии огня. Видимо, прав был Ф. Энгельс, когда он характеризовал использование и добывание огня первобытными людьми как более важное для развития человечества, чем открытие и использование паровой машины. Освоение огня наделило человечество практически неограниченным источником тепловой энергии, нашедшим многообразное применение для утепления, приготовления пищи, освещения жилищ, в качестве орудия охоты и т. д. Огонь добывался неандертальцами, по-видимому, путём высекания искр из кусков колчедана с использованием трута из сухих прутьев или высушенных грибов-трутовиков.

Изменения в технологиях и строении мозга привели к росту мобилизационных способностей последнего. Уже у поздних неандертальцев наблюдаются зачатки религии и искусства. Применение наиболее примитивных религиозных обрядов выражалось в захоронениях некоторых умерших, которые, судя по немногочисленным находкам, укладывались в позу спящих, снабжались средствами для жизни после жизни и обкладывались цветами, очевидно, для устранения гнилостного запаха, исходящего от трупа. Ритуальный характер носили, по-видимому, и тщательно уложенные в пещерах детали скелетов и черепа различных животных.

Зачатки религии, безусловно, стали возможны лишь на базе такого развития речи, которое оказалось способным уже не только указывать на явления действительности, называя их определёнными сочетаниями звуков, но и простейшим образом описывать их действия, их поведение. Звуковая речь всегда начинается с названий предметов и явлений, устойчивых наименований, выражаемых закреплёнными за ними звукосочетаниями, которые в развитых языках выступают в качестве имён существительных. Существительные играют роль мобилизационных структур второй сигнальной системы человека, поскольку они обозначают конкретные раздражители первой сигнальной системы. Но прямого указания на предмет оказывается недостаточно в самых различных жизненных ситуациях, вследствие чего появляется потребность указать, как он действует. Эта потребность удовлетворяется определением названий для действий тех или иных повторяющихся раздражителей.

Так возникает то, что в примитивной речи выступает в качестве глаголов. Набор из существительного и глагола в конкретной фразе превращается в подлежащее и сказуемое, субъект и предикат высказывания. Этот набор означает, что некий субъект осуществляет действие, будучи мобилизован на переход в определённое состояние и (или) создание определённых последствий для наблюдателя. Уже в простейшей фразе, таким образом, содержится в наиболее примитивном, неразвитом виде понятие причинности. Внешний субъект действует, значит, он причиняет определённые последствия. При этом, чтобы назвать субъекта действия, нужно отвлечься от его конкретных проявлений в различных действиях и обозначить одним названием целый класс подобных субъектов (предметов, явлений).

Поскольку даже самые простые языковые конструкции репрезентируют и опосредуют человеку действительный мир, они обладают свойством замещения этого мира, навязываемые ими связи подставляются на место связей действительных раздражителей, становятся сами по себе раздражителями, слова сами по себе становятся фактором мобилизации. С этого начинается и искусство, и религия. Возникновение искусства связано со стремлением изобразить явления и их действия, перенося их тем самым из действительного мира в мир человека и украшая тем самым этот мир, делая его более человечным, чем он есть на самом деле и мобилизуя силы человека на улучшение жизни. Первые шаги искусства заключаются в нанесении ярких пятен на стены пещер природными красителями, нанесении царапин на камни, кости, куски дерева и т. д. Изображая, человек как бы присваивает окружающий миропорядок, делает его своим достоянием.

Возникновение религиозного сознания связано с олицетворением, перенесением на природные процессы тех связей и отношений, тех мобилизационных структур, которые уже сложились и действуют в человеческих сообществах. Религия как способ мышления начинается не с магии и фетишизма, не с веры в сверхъестественное, – всё это позднейшие явления, – а с придания естественности, реального содержания смыслу языковых конструкций, содержащейся в них метафоричности. Мифологизирующее мышление, без которого не существует никакая религия, возникает задолго до создания мифов на почве аналогии между миром человека и миром природы, переноса на природу через языковые конструкции человеческого типа мобилизации и управления. Так возникает анимизм – всеобщее одушевление природы. Одушевлённостью, жизнью, похожей на человеческую, наделяются все объекты природы, воспринимаясь тем самым как действующие или бездействующие субъекты.

Прарелигия возникает в синкретическом, нерасчленимом единстве с пранаукой, доискиваясь до причин поведения тех или иных объектов, воспринимаемых как субъекты действия. Подобно мальчику-«почемучке», едва научившемуся говорить, древний человек, ещё не умея формулировать вопросы, задумывался над причинами действий, описываемых языковыми конструкциями. Если ветер дует, значит есть нечто живое, недоступное наблюдению, что движет им, подобно тому, как сам человек управляет своим телом, двигает его частями. То же самое – с любыми природными объектами – Солнцем, звёздами, скалами, деревьями, громом, облаками и т. д. Это не значит, что человек не видел разницы между одушевлёнными и неодушевлёнными предметами – ему как близкому к природе существу эта разница была известна очень хорошо.

Неодушевлённость природных стихий воспринималась им как кажущаяся, как следствие ненаблюдаемости их действительной одушевлённости, поскольку они действуют, имеют последствия для человека и окружающей природы. То же самое с умершим человеком. Он кажется неодушевлённым, все проявления жизни оставили его. Можно было бы объяснить его обездвиженность долгим сном, при котором человек также обездвижен. Но во сне человек дышит, он не изменяется внешне и со временем обязательно просыпается. Мёртвые же никогда не просыпаются, страшно изменяются внешне, отвердевают, издают отвратительные гнилостные запахи и принимают жутковатый, пугающий внешний вид. То же самое после смерти происходит и с животными. Это какой-то другой сон и какая-то другая жизнь. Когда человек спит, он видит сны. Во снах он переселяется в какую-то другую жизнь. Но эта жизнь находится где-то недалеко, поэтому из неё сразу же возвращаются. Но когда человек умирает, он уходит куда-то очень далеко и страшно изменяется, становится совсем другим, приобретает зловещий, отвратительный, угрожающий вид. Поэтому необходимо снабдить его всем необходимым для дальнего пути – пищей, оружием, средствами для добывания огня и т. д. – но принять все необходимые меры, чтобы он не вернулся и не нанёс вреда живым.

Поэтому с одной стороны неандертальцы о мертвецах проявляют заботу. Они укладывали в непосредственной близости от покойников всё необходимое для дальней дороги. Классическому неандертальцу из Ля Шапель положили для «пропитания» огромную бычью ногу и хороший кусок оленины. Неандерталец из Лё Мустье получил в дорогу кусок туши дикого быка, а неандерталец из пещеры Схул на территории Израиля – нижнюю челюсть крупной свиньи. Но всё было сделано и для того, чтобы «переселенцы» не вернулись назад в виде свирепых мертвецов с оскаленными зубами. Если всё в природе живое, осуществляет действия, подобные человеческим, то бывшие люди, ставшие страшными уродливыми мертвецами, тем более живы со своими непонятными особенностями жизнедеятельности, а значит, могут встать и пойти, могут покусать живых, могут их умертвить и увести с собой. С историй об оживших мертвецах, возможно, начинаются первые, самые примитивные мифы, которые закрепляются в культуре и передаются от поколения к поколению, от сообщества к сообществу.

Поэтому возникшее с появлением культуры уважение к живым, выражающееся в заботе о них, когда они умерли, сочетается с предохранительными действиями, направленными на то, чтобы помешать им вернуться назад. Забота о мёртвых проявляется в ритуалах захоронения, в горевании близких, в воспоминаниях, в подготовке могилы, в проводах в последний путь. У поздних неандертальцев могилы окружаются рогами горных козлов, обкладываются камнями, осыпаются цветами. Это доказывается, например, археологическими находками в пещере Шанидар в Ираке, в пещере Тешик-Таш в Узбекистане и в других местах. А затем, отдав дань памяти живым, выраженной на очень ещё несовершенном языке, приступают к жестокому обращению с мертвыми телами. Скрюченные позы погребённых указывают на то, что их связывали накрепко нарезанными из кожи животных прочными ремнями. Их засыпали землей, сверху набрасывали тяжёлые камни. И всё же вой волков, рычание зверей в тёмные ночи за пределами убогих жилищ вызывали страх и опасения того, что тот или иной мертвец вернулся, чтобы сожрать живых. Страх перед стихиями природы, перед хищниками, мертвецами, неудачами на охоте, болезнями был и остаётся одним из побудительных мотивов религиозной деятельности.

Возникновение первых религиозных представлений связано не только с анаимизмом, но и с антрпоморфизмом, с перенесением на природу способов мобилизации, общественных потребностей и жизненных проявлений людей. Это, так сказать, фейербаховский путь возникновения религии, описанный немецким классическим философом Людвигом Фейербахом. Последний рассматривал в качестве главного источника религиозных представлений перенесение в человеческих представлениях собственного сознания человека на окружающую человека природу, на внешний мир. Но есть и другой путь – путь магии, который глубоко и всесторонне связан с отмеченным Фейербахом. Этот путь мы рассмотрим в следующих разделах.