Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

Характерный пример религиозного (в данном случае религиозно-атеистического) переосмысления теории эволюции даёт лысенковщина – своеобразное продолжение на область растительного мира и живой природы того эксперимента, который коммунистическая диктатура на протяжении десятилетий осуществляла над людьми. Собственно лысенковщина была не просто биологической теорией, базировавшейся на коммунистической догматике и проводимой вопреки фактам, это была Советская власть в миниатюре, тогда как Советская власть за все 75 лет своего существования была не чем иным, как большой и чудовищно раздутой лысенковщиной. Весь коммунистический эксперимент заключался в попытке насильственного управления эволюцией, реализации наукообразной веры.

Подгонка научно-теоретических конструкций под стремление «улучшить» историю и под другие аспекты религиозно-политической идеологии началась задолго до появления на арене борьбы за «мичуринский дарвинизм» корифея советской науки и виднейшего преобразователя естествознания Трофима Лысенко. Начало было положено ещё в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса, бывших действительно великими учёными и совершивших эпохальные открытия в самых различных областях гуманитарных наук. Уже у этих величайших философов, экономистов и историков XIX века крупнейшие достижения в изучении ряда фундаментальных аспектов эволюции природы, общества и человеческого сознания наблюдалось постоянное стремление обосновать возможность диктатуры над эволюцией, которое в конечном счёте привело и к насилию над наукой. В результате диалектика превратилась в религиозно-мистическое учение, призванное подогнать научную методологию под абсолютизацию борьбы классов, культ пролетариата и его диктатуры, апологию кровавых революций как якобы локомотивов и ускорителей эволюции, единственного пути коренного преобразования общественных систем, использования тотального насилия как «повивальной бабки» нового мира.

Ортодоксальный последователь основоположников марксизма В.И. Ленин, действуя в условиях резкого обострения революционной ситуации в России, пошёл ещё дальше по пути теоретического обоснования насилия над историей и практического осуществления утопических проектов переустройства общества. Придя к власти в результате уникального трагического стечения обстоятельств первой мировой войны, он и созданная им диктаторская партия заложили основы невиданной системы насилия над историей, над экономикой, над живыми людьми. Уже при Ленине начала осуществляться чудовищная селекционная работа, искусственный отбор людей, пригодных для жизни в новом обществе и закладке котлована для строительства общества всеобщего счастья. Все те, кого «селекционеры» посчитали негодными, подверглись отбраковке и уничтожению репрессивными органами. Верный ученик В.И. Ленина И.В. Сталин стал продолжателем этой кошмарной селекции людей и распространил её в конечном счёте и на самих большевиков, и на значительную часть земного шара.

Организованное тотальное насилие было положено в основу всей системы общественной жизни. Частная собственность была полностью отнята у людей и огосударствлена. Это создало предпосылки для полного подчинения личной жизни людей воле и прихотям государственного деспотизма. Для командования экономическим развитием была создана всеохватная система директивного планирования, сделавшая возможной форсированную индустриализацию. Создание колхозного строя имело тяжелейшие последствия для сельского хозяйства. В сущности все эти меры, сводившиеся к попыткам командования эволюцией, были своего рода социальной лысенковщиной, а эта социальная лысенковщина сделала необходимой лысенковщину в биологической и сельскохозяйственной науке.

Возникла настоятельная потребность сталинского руководства скомпенсировать потери от насилия над развитием деревни, от расхваленного, но явно разорительного социального эксперимента, внедрением научных достижений, основанных на практически аналогичном эксперименте над сельскохозяйственными растениями и животными. Как тут было не поддержать решительного Трофима Денисовича, не оградить его от соперничества всяких научных педантов, не желающих верить в чудодейственную силу административно-командного преобразования эволюции!

А товарищ Лысенко с начала 30-х годов развил бурную деятельность, быстро превращаясь из скромного селекционера, работавшего на Белоцерковной селекстанции, в символ советской науки, её боевого задора и ничем не ограниченного новаторства. Уже в книге 1928 г. «Влияние термического фактора на фазы развития растений и программа работа по этому вопросу со свеклой» будущий корифей предложил экспериментальное доказательство возможности приспособить свеклу и другие сельскохозяйственные культуры к жестокому холоду и невыносимой засухе путём соответствующего термического воздействия на семена растений. Для страны, раскинувшейся от Северного полюса до среднеазиатской станции Кушка и подорвавшей своё сельское хозяйство путём загонки крестьян в своеобразные резервации, именуемые колхозами, с целью выведения из них нового типа людей, идеи Лысенко о выведении нового типа растений путём аналогичного издевательства над семенами оказались весьма кстати. Встретились два одиночества: специалист по людям великий селекционер товарищ Сталин и специалист по растениям скромный селекционер товарищ Лысенко.

Гипотеза яровизации, т. е. «воспитания» семян в духе ламаркизма-ленинизма, выведения на этой основе соответствующих этому духу растений и передаче их потомству по наследству приобретённых признаков, быстро превратилась в доказанную и реализуемую на практике теорию. Точно так же с 1929 г. была доказана партией и реализована на практике теория обновления сельского хозяйства путём коллективизации. Обе теории имели катастрофические последствия для сельскохозяйственного производства, но для укрепления административно-командной системы оказались достаточно успешными.

Деление науки на передовую коммунистическую, реализующую идеи диалектического материализма, и отсталую буржуазную, руководствующуюся в целях защиты капитализма разнообразными метафизико-идеалистическими заблуждениями, привело к весьма своеобразному истолкованию дарвиновского учения и эволюционизма в целом. В статьях главного философского вдохновителя лысенковщины И. Презента учение Дарвина трактовалось как образец эпохи восходящего капитализма, который необходимо исправить, развить и дополнить на основе диалектического материализма и практики социалистического строительства.

Идеологи загнивающего капитализма исказили дарвиновскую теорию эволюции, породили ложную идеалистическую теорию менделизма-морганизма, так называемую генетику, базирующуюся на механистических представлениях о роли генов. Но и в дарвиновской теории эволюции содержались, по мнению лысенковцев, ошибочные положения, заключающиеся в преувеличении роли случайностей, отрицании скачков, уступках мальтузианству. С победой нового прогрессивного социалистического строя в СССР возникают предпосылки для творческого развития дарвинизма, полного проявления его позитивных достижений, подлинного понимания факторов и закономерностей эволюции, в том числе и социальной эволюции, закономерно приводящей к победе над отжившим капитализмом передового общественного строя – социализма, которая происходит революционным путём.

Важнейшим побудительным мотивом для «исправления» дарвинизма и эволюционизма явилось отрицание конкуренции, рассмотрение конкуренции в качестве формы функционирования отжившего капитализма, заменяемой при социализме социалистическим соревнованием. Раз конкуренция не является всеобщим свойством и движущей силой эволюции, значит, учение Дарвина о внутривидовой и межвидовой конкуренции является просто перенесением на природу свойств определённого общественного строя – капитализма. Эволюция происходит не путём устранения не выдержавших конкуренции особей, популяций и видов, а путём воспитания средой и передаче благоприобретённых в этом социалистическом соревновании признаков последующим поколениям.

Отсюда и возникает необходимость дополнения дарвинизма «усовершенствованным» ламаркизмом, причём это «усовершенствование» сводится к принятию наиболее плоского, упрощённого варианта ламаркизма. Сам Ламарк, сочувствовавший идеалам французской революции, пришёл бы в ужас от этого варианта. Нарком земледелия СССР А. Яковлев уже в 1931 г. выдвинул лозунг революционизирования жизни животных и растений. И. Презент обосновал плановое воздействие на ход органической эволюции и на условия существования животных и растений. «Для новых, нами выводимых, органических форм, – писал он в 1932 г., – мы создаём и новые условия существования» (Презент И.И. Основные черты учения Дарвина (К пятидесятилетию со дня смерти) – Природа, 1932, № 6–7, с. 484–510, с.510).

Выведению нового, советского типа человека в искусственно созданных условиях общественной жизни должно было соответствовать аналогичное выведение с наследованием навязанных признаков. Природа, однако, оказалась более устойчивой по отношению к подобным воздействиям, чем поставленные в нечеловеческие условия люди. Лысенковские ламаркисты выбросили из эволюционного учения Ламарка активное приспособление к среде посредством индивидуальной тренировки органов. Они заменили его пассивным приспособлением к искусственно созданным социалистическими «творцами» условиям, дополнив искусственным отбором пригодных к выживанию в этих условиях форм. Однако изготовленный таким образом в мичуринском духе гибрид Дарвина и Ламарка, как и достижения мичуринского садоводства, никак не хотел размножаться и сохранять приобретённые признаки.

Предпочтение, оказываемое ламаркизму при «творческом» переосмыслении дарвинизма, диктовалось также утопическим стремлением быстро и круто изменить мир, подогнать его в процессе изменения под коммунистическую теорию, сделать мир земным раем в минимальные сроки, пусть и с большими жертвами. Эта «практическая» сторона лысенковщины также соответствовала религиозной составляющей марксистско-ленинистского мировоззрения. «Наша задача, – писал философствующий лысенковец Б. Келлер, – не просто изучать природу животных и растений, а самым решительным образом её переделывать в интересах созидаемого нового коммунистического мира» (Келлер Б.А. Дарвин в стране строящегося социализма – Природа, 1932, № 6–7, с. 475–484, с. 479). Бунтарский дух тезиса Маркса о Фейербахе, гласящий, что философы до сих пор только объясняли мир, нужно же создать философию с целью его изменения, здесь преобразован в верноподданическое стремление изменять мир так, как прикажет коммунистическое начальство (хотя на словах и бунтарский дух, и мечта о новом мире сохранены).

Практическая деятельность лысенковцев по преобразованию мира путём насилия над эволюцией была столь же масштабна, как и их глобальный псевдоэволюционизм. В предвоенные и послевоенные годы лысенковскими яровизированными семенами были засеяны миллионы гектаров колхозных полей. Широкомасштабная деятельность по яровизации не отличалась, однако, ни по уровню научности, ни по хозяйственным результатам в виде повышения урожайности, от таких действий, как окропление святой водой или нашёптывание молитв. Яровизация была сугубо культовым действом, хотя и проводимым воинствующими атеистами. Как и всякая фантастическая религия, теория яровизации базировалась на представлении о всемогуществе воли, способной подчинять естественный ход природных процессов. Только в теориях и культовых действиях религиозных атеистов советского типа наблюдалась подмена Воли Божьей волей Коммунистической партии и тоталитарной, ультрамобилизационной диктатуры.

Отсутствие конкретных результатов своего волхвования над эволюцией лысенковские теоретики и практики прикрывали всё новыми широковещательными обещаниями, а нередко и жульническими приёмами: умышленной подтасовкой результатов экспериментов, созданием образцово-показательных хозяйств, полей или ферм. Точно так же доказывались преимущества коммунистического социализма и в социальной сфере. Но главным приёмом отвлечения внимания от реальных результатов лысенковской науки и практики была борьба с «менделистами-морганистами», преследование нормальной науки путём её подведения под статус политической оппозиции.

Принадлежность к оппозиции в советский период была поводом для всевозможных репрессий и нередко означала смертный приговор. Последовательные разгромы различных оппозиций были проведены сначала в самой партии, затем в руководстве армией, наконец – в науке и искусстве. Действительные и мнимые оппозиционеры наполняли многомиллионное население ГУЛАГа. В борьбе с оппозиционерами лысенковщина в науке также смыкалась с лысенковщиной в политике: и та, и другая осуществляла селекцию людей путём отсева недовольных и самостоятельно мыслящих и формирования нового вида людей – агрессивно-послушного homo soveticus. В этом состояло важнейшее направление эволюционных достижений лысенковщины.

В конечном счёте лысенковский эволюционизм стал посмешищем мирового научного сообщества. На весь мир прогремели сенсационные эксперименты по превращению пшеницы из овса и берёзы из ольхи. Дальше всех пошла в подобных экспериментах О. Лепешинская, которой удалось проследить образование клеток из яичного желтка и растёртой гидры, развитие кровеносных сосудов и элементов крови из желточных шаров и т. д.

Лысенковщину как теорию и практику насильственного «улучшения» эволюции следует понимать в узком и расширительном, переносном смысле. В узком смысле она действовала в биологии и сельском хозяйстве СССР в 30-е – 50-е годы XX века. В широком смысле лысенковщиной можно назвать (презрительно именовать) всю теорию и практику «социалистического строительства» в СССР и покорённых им странах. Лысенковщина в узком смысле нанесла колоссальный вред биологической науке и сельскому хозяйству СССР, однако она оставалась специфически советским, локальным явлением. Гораздо более страшные последствия имела лысенковщина в широком смысле, имевшая, по существу, глобальное распространение и глобальные последствия. Однако и она представляла собой не что иное, как тупиковую ветвь эволюции.

Погром, которому лысенковцы подвергли российскую генетику и генетический селекционизм, был поистине ужасен. По своим масштабам он мог сравниться только с разгромом командования и офицерского корпуса собственной армии накануне вхождения СССР во вторую мировую войну.

Наряду с «вейсманизмом – морганизмом» как проявлением крайней степени загнивания буржуазного интеллекта в «так называемой» генетике в качестве буржуазных лженаук третировались теория относительности Эйнштейна, квантовая механика и кибернетика, что обусловило длительное отставание российской науки в этих важнейших областях познания. Но наклеивание ярлыка «вейсманиста – морганиста» влекло за собой почти столь же жестокие расправы, как наклеивание жёлтой шестиконечной звезды на одежду евреев в гитлеровской Германии и на оккупированных ею территориях.

По-разному сложились судьбы учёных, попавших по действие коммунистической «инквизиции». Многие были расстреляны или сгинули в концентрационных лагерях сталинского ГУЛАГа. Некоторые выжили и вернулись к научной деятельности после смерти Сталина. Многие были выброшены из науки. Кто-то из учёных, будучи снят со своих постов, продолжал эксперименты на даче. Немало было и таких, кто был запуган и переметнулся на сторону лысенковцев. Кому-то удалось эмигрировать и обосноваться в Германии или США.

Борьба лысенковцев против генетиков продолжалась с середины 30-х годов, когда будущий «народный академик» и защитник «мичуринской биологии» получил поддержку Сталина, обещав, что наука поможет колхозному строю накормить страну и доказать своё превосходство над буржуазно-индивидуалистическим типом хозяйствования.

Полную и окончательную победу над нормальной наукой лысенковцы одержали на печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года и вплоть до смерти Сталина в 1953 г. «добивали» притаившихся «менделистов – морганистов».

Корифей «мичуринской биологии» получил известность как автор метода так называемой яровизации. На самом деле он заимствовал идею применения этого метода и лишь разрекламировал её. Яровизация заключалась в том, что семена пшеницы замачивались в воде и охлаждались в холодильных установках. После этого искусственного «воздействия средой» пшеница раньше колосилась, давала кустистый колос и её семена были пригодны для озимых посевов.

Происходил эффект яровизации семян, т. е. превращения яровой пшеницы в озимую. Сделав на этом эффекте свою карьеру в сложившейся ультрамобилизационной системе науки, Лысенко с его полуграмотным интеллектом и узким кругозором возомнил себя первооткрывателем важнейшего закона природы, главного механизма эволюции.

Он был не только главным палачом, но и жертвой этой системы. Фальсификатором и обманщиком его делало не только карьеристское стремление угодить властям и самому быть наверху, но и неистовая вера в свою правоту и правоту партии Ленина-Сталина. Характер этой веры очень хорошо был выражен в надписи на транспаранте, помещённом строителями на плотине при перекрытии реки Кубань: «течёт вода Кубань – реки куда велят большевики!». Это означало: и люди, и природа не могут сопротивляться воле строителей коммунизма.

Но природа вела себя так, как будто сопротивлялась указаниям партии и правительства. Одно дело поворачивать вспять реки и совсем другое – открывать механизмы эволюции. Раз за разом Лысенко повторял свои эксперименты, изменяя условия, чтобы заставить пшеницу передавать из поколения в поколение искусственно изменённые признаки. Но семена приходилось вновь замачивать и охлаждать, усвоенные признаки ни при каких условиях потомству не передавались.

Призрак Вейсмана витал над «мичуринской биологией», накладывая запрет на наследственную передачу приобретенных признаков. Правота неизменно оставалась за буржуазным, «реакционным», а не социалистическим, «творчески преобразованным» дарвинизмом. Приходилось «подправлять» природу тем, что позднее назовут жульничеством и шарлатанством, подтасовкой и намеренным искажением результатом экспериментов.

Лысенко оказывался в том же положении, что и средневековые алхимики, которых феодальные властители держали при своих дворах для изготовления золота из недрагоценных металлов. Алхимики верили, что они на верном пути, что осталось ещё немного, и философский камень, который они создадут, станет источником несметных сокровищ.

Но короли и сеньоры становились всё более нетерпеливы, им нужно было оплачивать бесконечные войны за овладение замками, землями и городами, и им нужно было золото, больше золота, и прямо сейчас. Они угрожали алхимикам жестокими пытками и казнями, если не будет золота. И золото появлялось. Его подкидывали в свои плавильные тигли сами алхимики, чтобы выиграть время, чтобы доказать, что они уже нашли путь добывания золота, что его пока еще немного, но будет больше, будет очень-очень много, нужно только продолжать опыты.

Большая лысенковщина, сталинский феодально-бюрократический абсолютизм, требовала от малой конкретных результатов научной деятельности. И они появлялись. Чтобы водить за нос Сталина с присущей ему подозрительностью, а вместе с ним и всю огромную рать доносчиков и надсмотрщиков над наукой, не требовалось особого искусства. Нет ничего легче, чем обманывать тех, кто сами желают обманываться и верить тому, чего быть не может.

Лысенковщина во всей наглядности и очевидности продемонстрировала как псевдонаучный, так и антинаучный характер коммунистической веры. Претендуя на «до конца научный» характер марксистского учения о развитии, коммунистическая религия на самом деле включала и креационизм, являющийся неизменным спутником веры во всемогущество запредельных, возвышающихся над человеком антропоморфных сил. В коммунистической религии такой творческой силой наделялись партия коммунистов и её бесчеловечные вожди.

Альтернативой Лысенко в 30-е годы был выдающийся российский учёный Николай Вавилов. Вавилов не принадлежал к школе Четверикова и не работал с дрозофилами. Круг его научных интересов был необычайно широк, в чём-то напоминая экнциклопедистов XVIII столетия. Руководя крупными научными коллективами, Вавилов направлял исследования в сферах прикладной ботаники, селекции, генетики, растениеводства, систематики, биогеографии, истории науки и во всех этих сферах обеспечивал значительные достижения и научную новизну.

Ещё в 1917 г. Вавилов начал поиск аналогичных форм среди злаковых растений и в 1920 г. сформулировал так называемый закон гомологических рядов наследственной изменчивости, который прославил его имя во всей мировой науке. Первоначальная формулировка этого закона состояла в определении устойчивой тенденции генетически близких (родственных по происхождению) видов и родов образовывать сходные формы наследственной изменчивости.

Из этой общей тенденции вытекал целый ряд важных для теории эволюции следствий. Во-первых, сходство этих параллельных рядов изменчивости возникает с такой регулярностью и правильностью, что, зная ряд форм в пределах одного вида, можно предвидеть наличие соответствующих параллельно возникающих форм и у других видов. Это следствие, обладающее предпосылкой к прогнозированию свойств видов в зависимости от их положения в гомологическом ряду, как бы воплощало мечту генетиков о создании своего рода таблицы Менделеева живой природы и было с огромным энтузиазмом встречено мировой научной общественностью.

Во-вторых, чем ближе родство по происхождению, выражающееся в расположении видов в общей систематике, соответствующей геккелевскому генеалогическому дереву родов и видов, тем полнее сходство в рядах их изменчивости. В-третьих, существуют циклы изменчивости, в чём-то подобные экономическим циклам, причём этими циклами характеризуется развитие и видов, и родов, и целых семейств живых организмов.

Теория Вавилова стоит особняком в ряду развития фундаментальных основ генетического селекционизма. Среди своих непосредственных предшественников Вавилов называл как генетика де Фриза, так и ламаркиста Копа. Закон гомологических рядов Вавилова прямо противоречил представлению генетического селекционизма об абсолютно случайном характере мутаций. Позднее, как мы знаем, это представление стало одним из функциональных постулатов ортодоксальной синтетической теории эволюции.

«Н.И. Вавилов в своём законе гомологических рядов наследственной изменчивости, – пишет по этому поводу, авторитетнейший российский биолог-эволюционист Н.В. Воронцов, – обратил внимание на существование определённой направленности в изменчивости у ещё не изученных форм на основе анализа рядов изменчивости у родственных организмов… После работы Вавилова изменчивость перестала представляться безграничной» (Воронцов В.В. Развитие эволюционных идей в биологии – М.: Издат. отдел УНЦ ДО МГУ, 1999 – 640 с., с. 497–498).

Тем самым «неудобный» Вавилов нарушил не только стройность теории генетического селекционизма и поставил ряд вопросов, ответы на которые противоречат синтетической теории эволюции. Он ещё и поправил Дарвина, также считавшего неопределенную изменчивость организмов абсолютно случайной. Закон гомологических рядов Вавилова свидетельствовал о том, что открытый генетиками мутагенез и любая форма наследственной изменчивости совершаются не во всех направлениях, не как попало, а направляются и детерминируются ходом предшествующей эволюции.

Такая постановка вопроса, естественно, не устраивала многих сторонников генетического эволюционизма, а на родине буквально бесила набиравших силу лысенковцев, вследствие чего теория Вавилова стала подвергаться ожесточённой критике с самых различных позиций. Посыпались обвинения в витализме, ламаркизме, недооценке роли случайности, расхождении с дарвиновской теорией изменчивости. Вавилов оправдывался, разъяснял свои позиции, шёл на компромиссы, утверждал, что открытый им закон ничему не противоречит, ничего не подрывает и т. д.

В отличие от Дарвина, прямо и с достоинством отвечавшего на любые возражения против его теории, Вавилов, находившийся под постоянным давлением коммунистического креационизма, вынужден был отвечать не столько на возражения, сколько на обвинения во всевозможных отклонениях от догматов диалектического материализма, и доказывать, что он не впадает в какой-либо иной «изм».

А с другой стороны напирали коллеги-генетики, которые избирали Вавилова председателем различных научных конференций и конгрессов, и в то же время были не очень довольны несовпадением теории Вавилова, созданной на основе сравнения живых организмов (фенотипов), с данными экспериментов на дрозофилах, которые свидетельствовали об абсолютной случайности как самопроизвольных, так и вызванных облучениями мутаций. Некоторые генетики были весьма разочарованы тем, что их собрат по профессии сомневается в достоверности самого святого – результатов опытов с дрозофилой. Посягательство на «честь дрозофилы» они рассматривали как личное оскорбление.

Вступая в диалог с генетиками по поводу причин мутаций в природе, Вавилов обращался к истории генетики в своих статьях и выступлениях 30-х годов. Он стремился выявить проблемы и перспективы генетических исследований, чтобы установить связи между собственными наблюдениями и генетическими экспериментами. Он изменял формулировки закона гомологических рядов, стремясь подстроиться под много раз менявшиеся в эти годы представления о наследственности.

Сделав немало для развития этих представлений, он не был в среде генетиков, работавших с дрозофилами, «своим» человеком. Они рассматривали его как натуралиста старой школы, который больше доверяет своим глазам, чем статистическим вычислениям популяционной динамики и манипуляциям в «мушиных» лабораториях. А с другой стороны он подвергался всё более наглым нападкам сторонников Лысенко за то, что, занимая высокие посты в советской научной иерархии, защищал этих «мухолюбов», которые, по мнению Лысенко, зря тратят народные деньги, высчитывая, сколько мух родилось с красными глазами и сколько – с большим, чем положено, числом конечностей.

С точки зрения Лысенко вся эта возня с мухами не имела никакого практического значения. То ли дело выведение зимостойких сортов пшеницы или повышение урожайности злаковых культур на колхозных полях! В 1936 г. Вавилов издал работу «Пути советской селекции», в которой, похвалив Лысенко за конструктивную и плодотворную деятельность в сфере сельскохозяйственной науки, стремился дать квалифицированные объяснения в ответ на нападки Лысенко против закона гомологических рядов.

Вавилов признавал, что в первых формулировках закона, предложенных им в 1920 г. и позднее, недостаточно учитывалась изменчивость генов, поскольку в генетике того времени господствовало представление об их неизменности. Когда же экспериментальные исследования и их теоретические обобщения опровергли это представление, пришлось отказаться от категоричности первоначальных формулировок, внести необходимые коррективы в понимание закона и уделить больше внимания роли отбора.

Но Лысенко и его окружение, всё более укреплявшее свои позиции благодаря поддержке партийной верхушки, мало волновали нюансы формулировок закона Вавилова и его взаимосвязи с генетическими исследованиями. Им не терпелось «спихнуть» Вавилова с его ключевых постов в науке и самим занять эти посты, получив возможность наконец свести счёты с этими ненавистными «пособниками буржуазии».

Лев Берг в это же время предпринимал усилия для того, чтобы использовать закон гомологических рядов для обоснования своей теории номогенеза, придав этому закону антидарвиновское звучание. Вавилов категорически возражал против такой трактовки и заявлял о своей поддержке дарвинизма. Он заявлял, что его закон – не «прокрустово ложе», в которое укладывается изменчивость вопреки Дарвину, что если и наблюдается ограничение в рядах изменчивости, то оно возникает в результате определённых физических пределов развития тех или иных видов.

Генетики предлагали Вавилову хотя бы отказаться от самого названия «гомологические ряды», заменить его более созвучным с их представлениями термином – «геноидентичные ряды», «аналогичные мутации» или каким-либо ещё из арсенала отработанной ими технологии. Но Вавилов сопротивлялся, понимая, что в этом случае от сущности открытого им и явно подтверждаемого наблюдением закона ничего не останется.

Между тем лысенковцы всё более убеждались, что справиться с Вавиловым при помощи доносов и аппаратных игр совсем не так просто, как сочинять схоластическую критику закона гомологических рядов. Вавилов и его научная школа развили бурную деятельность, которая приносила заметную пользу науке, сельскому хозяйству, а тем самым – и командно-административной системе хозяйствования и управления.

Немалое значение для поддержания имиджа власти на международном уровне имел и громадный авторитет Вавилова. Заработанный не столько законом гомологических рядов, сколько неутомимой деятельностью в растениеводстве, биологической селекции, биогеографии, учении о происхождении культурных растений, истории их возникновения, развития и географического распространения. Он организовал целый ряд научных экспедиций – по Средиземноморью, Северной Африке, Афганистану, Ирану, Северной и Южной Америке.

Участвуя в ряде экспедиций и возглавляя, он продолжал традиции российского путешественничества, которые имели для России особое значение, будучи своеобразным продолжением и аналогом, хотя и запоздалым, западноевропейской эпохи Великих географических открытий. Возрождение традиций Пржевальского, Крузенштерна, Миклухо-Маклая, Кропоткина с целью изучения генезиса и эволюции культурных растений принесло науке замечательные плоды.

Если бы не биогеографические открытия Вавилова, основанные на законе гомологических рядов, наука долго ещё строила бы гипотезы относительно расположения древних центров происхождения этих растений. Открытия Вавилова не только обеспечивали прочное подтверждение закона гомологических рядов, вопреки ворчанию лысенковцев и сопротивлению ортодоксов генетики, они проливали свет на эволюцию растений и даже на историю становления древнейших человеческих предцивлизационных сообществ, в рамках которых накануне возникновения цивилизаций происходила выработка форм окультуриваемых растений методами спонтанной селекции.