Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

С самого открытия неандертальцев их репутация в культуре современной цивилизации, в особенности в массовой культуре, была чрезвычайно низкой. Уже первый обнаруженный в долине Неандерталь череп палеонтропа был охарактеризован немецким учёным фон Вирховым как останки современного человека, поражённые врождённым уродством. Несмотря на дальнейшее научное доказательство положения неандертальцев на лестнице эволюции в качестве необходимого звена в происхождении человека, они продолжали восприниматься массовым сознанием как уродливые звероподобные существа, скорее карикатуры на человека, чем его почитаемые предки. Уже во второй половине XX века, сразу после открытия первых неандертальцев в газетах самых разных стран стали появляться их описания в качестве грубых, агрессивных и тупоголовых существ. Их называли бровастыми идиотами.

Свою лепту в негативное изображение неандертальцев внесла и художественная литература. «Мы, в сущности, почти ничего не знаем о том, как выглядел неандерталец, – писал выдающийся британский писатель-фантаст Герберт Уэллс в книге «Очерк истории», – но всё даёт основание предполагать, что он был покрыт грубой шерстью, уродлив с виду или даже омерзителен в своём непривычном для нас облике, с покатым и низким лбом, густыми бровями, обезьяньей шеей и коренастой фигурой». В новелле «Люди-гризли», написанной в 1921 г., Уэллс создал ещё более отталкивающий образ древнего человека.

Ещё более частым отрицательным героем литературных произведений, а с изобретением кинематографа – художественных и научно-популярных фильмов стал неандерталец с 30-х годов XX века. Давление массового сознания, «воспитанного» множеством изображений неандертальцев как могучих, но уродливых и зловредных монстров, в какой-то мере ощущается и в науке. Возможно, оно сыграло какую-то роль в категорическом отрицании многими антропологами самой возможности эволюционной трансформации древних европейцев в людей современного типа.

Другим фактором, оказавшим побочное влияние на восприятие неандертальцев как боковой, тупиковой ветви эволюции, явилась интеллектуальная мода на отрицание так называемого «европоцентризма», которая широко распространилась в Западной Европе и США в связи с популярностью цивилизационного подхода (Н. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби и др.). Его сторонники настаивали на неприменимости западноевропейского типа развития и соответствующих ему норм, ценностей и идеалов к изучению и развитию других локальных цивилизаций вследствие принципиального различия путей эволюции каждой из таких цивилизаций. Тем самым критичность мышления, выработанная в европейской науке, обернулась против признания реальной роли Европы и западного мира в целом в эволюции человечества. Эту тенденцию подпитало и стремление порвать с колониальным прошлым европейских государств.

Третьим побочным эффектом, воздействовавшим на мышление археологов и антропологов, категорически отрицавших возможность трансформации неандертальцев в людей современного типа, явилось устоявшееся во мнении европейцев именно европоцентристское представление об Африке как источнике наиболее древних форм эволюции и местообитании отсталых и слаборазвитых племён.

На фоне психологических установок, подготовленных вышеперечисленными побочными влияниями, происходило археологическое исследование африканских стоянок первобытных людей и формировалось устойчивое представление об африканском происхождении людей современного типа, которое исключало неандертальцев из числа предков современных людей или, по крайней мере, отводило им незначительную роль в антропогенезе. Это представление вскоре было признано большинством антропологов в качестве основы эталонной модели происхождения человека современного типа.

«К началу верхнего плейстоцена, т. е. как раз к тому времени, когда в Европе появляются неандертальцы, – отмечает российский исследователь Л. Вишняцкий, – в Африке заканчивается в основном сложение комплекса анатомических признаков, характеризующих людей современного физического типа. Об этом свидетельствуют находки древнейших хомо сапиенс, сделанные на юге и востоке континента. Некоторые из них имеют возраст свыше ста тысяч лет, а совсем недавно на местонахождении Херто в Эфиопии обнаружили сразу три черепа, очень похожих на современные, но относящиеся ко времени около 160 тысяч лет назад» (Вишняцкий Л.Б. История одной случайности, или происхождение человека – Фрязино: Век 2, 2005 – 240с., с. 45).

Обстоятельная и очень убедительная критика концепции раннего африканского происхождения человека современного типа проведена в предисловии к последнему изданию книги другого российского исследователя, Ю. Семёнова «Как возникло человечество» (М.: Гос. публ. ист. б-ка России, 2002 – 790с.) на основе анализа большого множества зарубежных источников. Эта концепция в её первоначальном варианте была предложена ещё в 1975 г. Р. Протшем, затем развита и разработана на определённой интерпритации самых различных африканских находок в трудах Р. Бройера, К. Гровса, Д. Джохансона, К. Стрингера, Р. Клейна и их единомышленников. «Сторонники этой концепции, – отмечает Ю. Семёнов, – с самого начала утверждали, что она основана на фактах находок остатков людей современного физического типа, живших в Африке южнее Сахары если не 200 и не 150 тысяч лет, то, по крайней мере, ранее 100 тысяч лет тому назад» (Там же, с. 20–21). В середине 90-х годов большинство исследователей сочло эту концепцию всесторонне подтверждённой фактами и о ней заговорили как об общепризнанной.

Они ссылались на находки останков людей, близких к современным по своим анатомическим признакам в Летоли и Мумба (Танзания), Элие Спрингсе (Кения), Бордер-Кэйв (Южная Африка) и др.

Анализ, проведённый Ю. Семёновым на материалах наиболее авторитетных международных источников, показывает, что в этом «внушительном» списке отсутствует какая-либо доказательность и достоверность, необходимая для фактического подтверждения африканского происхождения людей современного типа. Все указанные в данном списке находки либо содержат примитивные архаические признаки, либо чересчур фрагментарны, чтобы можно было делать из них сколько-нибудь обоснованные выводы, либо датированы с огромным завышением древности ископаемых останков. При этом сами сторонники концепции африканского происхождения хомо сапиенс последовательно отказывались от многих своих более ранних фактических обоснований этой концепции ввиду полной несостоятельности таких обоснований и пытались найти обоснования в новых находках, причём эти обоснования позднее также при более тщательном изучении оказывались столь же несостоятельными.

Предоставим слово Ю. Семёнову:

«Находки Летоли-18 и Элие Спрингс все авторитетные антропологи с самого начала рассматривали как примитивные, далёкие от людей современного типа. С такой оценкой согласны сейчас и сторонники концепции раннего африканского происхождения современных людей. Никто из них теперь даже не упоминает о находке в Мумба. По существу, сейчас говорят только о находках в Бордер-Кейв, Класис ривер маус кэйвс в Южной Африке и Омо Кибши» (Там же, с. 190) однако у всех трёх находок в Омо Кибши либо явно архаичные, либо частично примитивные черты. Детальный анализ находок в Бордер-Кейв привёл палеоантрополога Р. Корручини к выводу, что они далеки от полной анатомической современности, модерности. Находки в Класис ривер маус кэйвс слишком фрагментарны, чтобы можно было утверждать их принадлежность к современному типу. «Этот обзор, – пишет Ю. Семёнов, – делает понятным, почему практически все антропологи, независимо от их отношения к концепции, признают, что все африканские находки, которые легли в основу этой концепции, либо неясны морфологически, либо спорны по времени, либо, наконец, ущербны и в том, и в другом отношении…» (Там же, с. 23–24).

Этого нельзя, к сожалению, сказать об отечественных антропологах. Концепция раннего африканского происхождения людей современного типа излагается в качестве фактически обоснованной теории практически во всех учебниках по антропологии и антропогенезу, она заполняет страницы научно-популярных изданий, где палеоантропам Европы в лучшем случае отводится роль объектов метисации, т. е. генетического смешения с более «прогрессивными» выходцами из Африки. Неандертальцев называют нашими «ближайшими родственниками», «двоюродными братьями», «кузенами», категорически отрицая самую возможность их эволюционного пути в направлении хомо сапиенс, сделавшего их нашими прямыми и ближайшими предками. Своя своих не познаша. Трудно, конечно, разглядеть своего пращура в гротескной фигуре классического неандертальца, его голове и лице, хранящих в себе всё ещё так много обезьяньих черт. Но ведь ещё труднее узнать своего предка в прямоходящей обезьяне, начавшей пользоваться орудиями труда, ещё сильнее психологическое сопротивление почитанию в ней своего отдалённого предка. Тем не менее наука с абсолютной убедительностью доказывает наше происхождение от обезьян, и не признавать этого можно лишь по причине упорного игнорирования добытых наукой знаний или идеологического давления, оказываемого слепой верой.

Весомым аргументом, используемым сторонниками теории африканского происхождения хомо сапиенс, является ссылка на принцип необратимости эволюции, сформулированный бельгийским биологом А. Долло. Принцип Долло заключается в невозможности эволюционирующих организмов вернуться к тем признакам и естественным приспособлениям предков, которые были утрачены в ходе эволюции. Из этого принципа, истинность которого доказана огромным фактическим материалом палеонтологии и других биологических наук, следует признание невозможности организмов, вставших на путь специализации, вернуться к первоначальному неспециализированному состоянию. А так как классические неандертальцы признаются специализированным видом или в лучшем случае подвидом человеческого рода, за ними оставляют только два пути эволюции – специализироваться дальше или вымереть. А поскольку более специализированных потомков эти палеоевропейцы не оставили, следовательно, они вымерли, уступив дорогу эволюции более продвинутым африканцам.

Однако в этом умозаключении неверна прежде всего посылка. Неандертальцы не были узко специализированным видом или подвидом, их специализация к условиям приледниковой зоны не больше, чем приспособление представителей современных рас к условиям своего обитания. Чернокожие жители Африки приспособлены, если угодно, специализированы к жгучему солнцу своего континента, представители монголоидной расы – к ветрам бесконечных восточноазиатских степей. Это не мешает им быть людьми современного морфофизиологического типа. Точно так же современные представители европеоидной расы «специализированы» к климату и природным особенностям евразийского пространства. И классические европейские неандертальцы не были отдельным специализированным видом или подвидом. Они были переходным расовым типом палеоантропов, приспособленным и биологически, и посредством орудийной деятельности к суровым условиям современного им европейского континента, из которого они распространялись путём миграций и в Сибирь, и на Ближний Восток, и в Центральную Азию, и в Африку.

В отличие от рас современных людей, неандертальская раса сохраняла в себе множество обезьяньих признаков, но в меньшей степени, чем их предки архантропы. Но эти признаки нельзя путать со специализацией к условиям приледниковой зоны, это – остатки предшествующих этапов эволюции. Кости черепа у неандертальцев Европы были очень толстыми, но всё же менее толстыми, чем у хомо эректус. Шире был лоб и круглее затылок, исчез на нём угловатый выступ. Значительно более объёмным стал мозг, превысивший по величине объём мозга современного человека, но сохранивший остатки обезьяньей формы и конфигурации. А главное, возник присущий человеку как виду полиморфизм, выразившийся в огромном разнообразии форм черепа и скелета, и проявившийся у неандертальцев в причудливом, как бы «экспериментальном» сочетании примитивных и прогрессивных особенностей, признаков, восходящих к обезьянам, и черт, присущих людям современного типа. Все известные науке неандертальцы, от самых древних и до самых последних, несли на себе отпечаток перехода от обезьяны к современному человеку, пока, наконец, самые последние из них не утратили около 30 тысяч лет назад почти все примитивные, обезьяньи признаки, и не приобрели почти все современные, человеческие.

Но допустим, что неандертальцы по отношению к людям современного типа представляли собой не особый расовый тип и даже не подвид, а отдельный вид хомо неандерталензис. В этом случае ещё более важно отследить их трансформацию с постепенной элиминацией (устранением) обезьяньих признаков и естественных приспособлений. Ведь в таком случае перед нами готовая модель преобразования видов. Удивительно, что до сих пор никому из учёных это не приходило в голову. Сколько было затрачено усилий, чтобы найти переходные формы между предковыми и потомочными видами, сколько нападок в связи с этим было на дарвиновскую теорию эволюции, на допущение о постепенном преобразовании видов! Так вот же оно, это постепенное преобразование, вот как выглядят эти переходные формы! Только переход этот происходил не прямолинейно, а через многочисленные зигзаги, ответвления, через проявление в длинном ряде поколений прогрессивных признаков среди сохранения определённого набора признаков примитивных.

Видимо прав был германский мыслитель Маркс, когда он писал, что анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны. Изучая преобразование обезьяны в человека, мы можем по аналогии постигнуть преобразование видов не только обезьян, но и других животных, и не только животных.

Тысячелетие за тысячелетием сменяли свой безостановочный бег, когда происходило преобразование неандертальцев в людей современного типа. Эти тысячелетия происходила столь же безостановочная биологическая работа неандертальцев, переросшая в человеческий труд. Они не только охотились, занимались собирательством и создавали убежища от ледниковых холодов. Делая всё это, они совершенствовали работой свои конечности, опорно-двигательный аппарат. Они общались, мыслили, усложняли языковые конструкции и тем самым совершенствовали свой речевой аппарат и свой мозг. Результатом явилось высоколобое существо, человек разумный.

Процесс окончательной трансформации неандертальцев в людей современного типа проходил по всей огромной территории, занимаемой палеоантропами от 40 до 30 тыс. лет назад. Но особенно чётко он прослеживается на примере находок в Израиле. В пещерах горы Кармель сохранились особенно ярко выраженные переходные формы, которые очень близки по своей анатомии к современному человеку, но сохранили явные следы неандертальского происхождения. Это реальные, хорошо изученные переходные формы, в отличие от африканских скелетов возрастом более 100 тысяч лет назад, которые были отнесены к современному человеческому типу путём тенденциозного игнорирования их примитивных признаков. То, что принималось за останки людей современного типа, найденных в Африке, представляет собой чаще всего останки африканских палеоантропов, расовые черты которых были обусловлены приспособленностью к тёплому климату, и потому кажутся более близкими к современному типу, чем европейские неандертальцы.

Морфофизиологическая нейтральность черт африканских палеоантропов была тенденциозно отнесена к их якобы прогрессивности. Эта нейтральность возникла вследствие отсутствия приспособленности к более тяжёлым природным условиям, которые послужили европейским неандертальцам мощным стимулом к совершенствованию палеоцивилизации. Не африканские палеоантропы без всяких на то мобилизационных стимулов превратились в людей современного типа и вытеснили, придя в Европу, живших там европейских палеоантропов, а совсем наоборот, европейские палеоантропы под действием колоссальной силы мобилизационных стимулов очень быстро, всего лишь за пять тысяч лет окончательно обрели современные формы и стали расселяться в необозримых просторах Азии и Африки. Но это «всего лишь» весьма относительно, если учесть, что вся история земных цивилизаций длится «всего лишь» 5–6 тысяч лет.

Теория переселения «прогрессивных» африканцев в «отсталую» Европу, которое якобы привело к вымиранию её коренного неандертальского населения, совершенно не вяжется с целым рядом фактов, характеризующих прогрессивное развитие классических неандертальцев. «Полностью в пользу признания классических неандертальцев предками современного человека, – отмечает Ю. Семёнов, – свидетельствуют данные археологии…Все палеоантропы типа Шапель были связаны с позднемустьерской индустрией, являющейся связующим звеном между поздним ашелем – ранним мустье, с одной стороны, и финальным мустье – с другой» (Там же, с. 310). Очевидна, таким образом, преемственность палеоцивилизаций между архантропами, классическими неандертальцами и людьми современного типа.

Л. Вишняцкий является сторонником теории африканского происхождения хомо сапиенс и их последующего расселения в Европе. Он считает неандертальцев «дублёрами» человеческого рода, которые, несмотря на свои человеческие качества, не выдержали конкуренции с африканскими переселенцами и вымерли, уступив им поле эволюции. Однако приводимые им факты и их обобщения в корне противоречат такому сценарию.

«Судя по обилию находок скелетов неандертальцев и оставленных ими стоянок, – совершенно справедливо указывает Вишняцкий, – это был вид, процветавший в биологическом отношении, многочисленный и экологически гибкий. В культурном отношении неандертальцы, насколько можно судить по археологическим данным, тоже шли в ногу со своей эпохой… Во всяком случае, очень долгое время они практически ни в чём не уступали хомо сапиенс. И те, и другие на протяжении десятков тысяч лет обходились примерно одним и тем же среднепалеолитическим набором орудий…» (Вишняцкий Л.Б. История одной случайности, или происхождение человека – Фрязино: Век 2, 2005 – 240с., с. 187).

При этом автор данной книги пытается как-то обособить, отделить людей современного типа от неандертальцев, но у него ничего не получается. Он отмечает, что и те, и другие использовали для изготовления орудий идентичные методы, «одинаково устраивали стоянки, охотились на одни и те же виды животных и т. д.» (Там же, с. 188). Ничто, однако, не указывает на то, что это были конкурирующие виды. Всё говорит лишь о том, что процесс полной сапиенизации неандертальцев проходил неравномерно и зависел не только от уровня палеоцивилизации, но и от генетических факторов, от рекомбинации генов. Но социокультурные, палеоцивилизационные факторы были всё же определяющими.

Об этом говорят факты, приводимые тем же автором:

«Вряд ли можно объяснить простой случайностью тот факт, что самые ранние культуры верхнего палеолита возникают там и только там, где обитали неандертальцы. В районах, где они не жили – в Африке к югу от Сахары, в Австралии, в Южной и Восточной Азии – верхнего палеолита либо нет вообще, либо он появляется там очень поздно» (Там же, с. 188–189).

Но тогда вообще становится ясным, кто на самом деле был отсталым и примитивным, а кто прогрессивным и продвинутым. Африканцы, жившие к югу от Сахары, оказывается, далеко отставали от неандертальцев по уровню развития материальной культуры, не смогли даже приблизиться к биоцивилизации верхнего палеолита, не участвовали в «верхепалеолитической палеоиндустриальной революции». Что же в них было прогрессивного? Только чем-то похожие на современные формы черепов. Но что же тогда было стимулом прогрессивного развития? Им могли быть только случайные мутации, поддержанные отбором в духе синтетической теории эволюции. Но давая такое объяснение, сторонники африканского происхождения хомо сапиенс только подменяют одно неизвестное другим неизвестным, поскольку мутации совершенно случайны и ничем не детерминированы, и ими можно «объяснить» всё, что угодно. Однако столь явное превосходство европейских неандертальцев над африканскими палеоантропами в развитии материальной культуры свидетельствует об их превосходстве в интеллектуальной сфере, то есть начисто опровергает утверждение о том, что отсталые, самодостаточные, в тепле живущие африканские палеоантропы могли дать начало людям современного типа. Стало быть, единственно возможными кандидатами на трансформацию в людей современного типа остаются европейские и переселившиеся из Европы неандертальцы.

На отсутствие стимулов для прогрессивного развития косвенно указывает и Л. Вишняцкий. «Если уклонение линии, ведущей к неандертальцам, от предкового ствола, – пишет он, – можно, по крайней мере, частично объяснить приспособлением к природным условиям севера, то формирование большинства признаков, выделяющих людей современного типа, остаётся загадкой. Неизвестно, в каком именно районе Африки появился впервые новый вид человечества, в каких условиях происходило его становление, какие требования среды обусловили давление отбора в соответствующем направлении» (Там же, с. 46). Неизвестно, потому что ничего этого не было и сторонникам теории африканского происхождения человека современного типа ничего не удалось доказать. Если процесс сапиентизации не был связан с развитием культуры, языка, совершенствованием орудий, форм труда, хозяйственной деятельности, шитья одежды, строительства жилищ и т. д., тогда, конечно, этот процесс мог происходить где угодно, хотя бы даже в жаркой тропической Африке южнее Сахары. Но если становление человека современного типа происходило на основе развития всего этого сугубо человеческого комплекса деятельности, тогда единственным возможным очагом, эйкуменой сапиенизации может быть признана только приледниковая Европа от Гибралтара до Урала, а её субстратом, человеческим материалом – только классические неандертальцы. Они намного опередили внеевропейские регионы в развитии форм труда и хозяйственной деятельности и стали распространяться в эти регионы, и там, куда они приходили, процесс сапиентизации продолжался.

Российский антрополог М. Дерягина, как и Л. Вишняцкий, также является сторонницей теории африканского происхождения людей современного типа. Однако анализ особенностей останков, обнаруженных на юге России, в Украине и Узбекистане приводит её к совершенно иным, противоположным выводам. Все останки, найденные в знаменитых погребениях на территориях стран СНГ – в гроте Киик-Коба и в Староселье в Крыму, в гроте Тешик-Таш в Узбекистане, на стоянке Сунгирь близ г. Владимира характеризуются ею как переходные от неандертальцев к людям современного типа. Как признаёт М. Дерягина, в некоторых из этих останков «сочетались сапиентные черты с неандертальскими, причём признаки сапиентизации усиливаются…» (Дерягина М.А. Эволюционная антропология: биологические и культурные аспекты – М.: Изд-во УРАО, 1999 – 208с., с. 121). «Все эти находки, – полагает исследовательница, – позволяют предположить, что Восточная Европа, Средняя Азия и Кавказ также входили в зону сапиентизации, т. е. формирования человека современного типа, хотя эти процессы не ограничивались одним регионом, а протекали на разных территориях и характеризовались значительной изменчивостью людей переходного типа» (Там же, с. 121–122). Но тогда какова же цена возведённым в научный эталон историям о завоевании «прогрессивными» африканцами «отсталой» Европы в 30-м – 40-м тысячелетии до нашей эры и о тотальном вымирании в результате её коренного неандертальского населения?

Относительно «таинственного исчезновения» классических неандертальцев в науке сложился целый ряд версий, больше похожих на мифы, чем на сколько-нибудь обоснованные научно-теоретические построения. На глазах антропологов происходит неравномерная и длительная трансформация неандертальцев в людей современного типа, а они с подачи весьма сомнительных, но получивших широкую распространённость сведений о раннем африканском происхождении людей современного типа, продолжают разыскивать внешние источники возникновения хомо сапиенс и вот уже несколько десятилетий ведут дискуссии о причинах исчезновения неандертальцев.

Первая и наиболее популярная из версий – тотальное истребление неандертальцев представителями «высшей расы» – хлынувшими из Африки якобы там сформировавшимися людьми современного типа, которые превосходили «аборигенов» Европы формой черепа, но, согласно археологическим данным, далеко отставали от них по уровню культуры и палеоиндустрии. Эта версия, возникшая, несомненно, под влиянием геноцида времён второй мировой войны, неявно придаёт геноциду статус главного источника происхождения человечества.

Однако факты археологической летописи не только ничуть не подтверждают подобную «теорию геноцида», но и полностью опровергают её. Ни одна из найденных археологами стоянок первобытных людей не несёт какой-либо информации о войне, а тем более войне на уничтожение между человеческими сообществами времён палеолита. Случаи каннибализма наблюдаются, а массовых убийств, сопровождающих любые войны, не обнаружено. Войны вообще ведутся за обладание ограниченными ресурсами, а люди палеолита осваивали неограниченные природные ресурсы на необозримых просторах трёх континентов. Конфликты между сообществами, очевидно, время от времени происходили, однако сообщества людей ещё не приобрели того замкнутого характера с жёстким разделением на своих и чужих и направленными на защиту «своих» интересов мобилизационными структурами, конкуренция между которыми за ограниченные ресурсы делает неизбежными войны.

Поэтому конфликты между первобытными сообществами, скорее всего, выливались в драки и свары между отдельными членами сообществ, но до общей схватки дело, как правило, не доходило. Нигде не найдено высокой кучности трупов, которая свидетельствует о военных противостояниях. Об отсутствии жёсткого разделения на «своих» и «чужих» говорит и частое перемешивание сообществ, которое доказывается наличием сходных морфофизиологических свойств, как неандертальских, так и переходных к современным, на огромных пространствах от Гибралтара до Сибири и от Восточного Средиземноморья до Центральной Азии. Такое генетическое смешение было возможно только в силу рыхлости, текучести сообществ, их спаянности только временными, актуальными потребностями и интересами.

В этом отношении весьма характерен миф о так называемой «битве при Крапине», которая якобы произошла между неандертальцами и людьми современного типа и в ходе которой потерпевшие разгром неандертальцы были затем якобы истреблены по всей Европе. Что же на самом деле произошло на том месте, где в настоящее время расположено хорватское селение Крапина?

«Остатки ископаемых гоминид из Крапины, – отмечает М. Дерягина, – представляют собой наибольшее смешение признаков. Причём у одних особей преобладали прогрессивные признаки – высокий свод черепа и наличие подбородочного выступа на нижней челюсти. Другие особи из этой же популяции имели архаичный комплекс признаков – мощный надглазничный валик, покатый лоб, мощную челюсть. Вероятно, в Крапине сосуществовали два вида палеоантропов – классический и прогрессивный» (Там же, с. 120). И всё-таки зря, наверно, М. Дерягина предполагает мирное сосуществование двух разных типов палеоантропов. Битва при Крапине действительно происходила. Но это была битва не между неандертальцами и истреблявшими их расистами современного типа, а борьба на уничтожение между неандертальскими архаическими и современными морфофизиологическими признаками. Победившие современные признаки распространялись в этот период по всей Европе, вытесняя признаки классических неандертальцев. Потерпев исторически важное поражение при Крапине, эти признаки терпели поражение за поражением по всей Европе, и в Юго-Западной Азии.

Другая версия «исчезновения» неандертальцев – предположение об их самоистреблении в междоусобных столкновениях внутри сообществ вследствие их ничем не ограниченной агрессивности. Полагают, что причиной такой агрессивности могла стать неразвитость лобных долей мозга, ответственных за контроль над поведением. Полная несостоятельность подобной версии, или, точнее говоря, догадки, проявляется уже при изучении поведения обезьян. Обезьяны обладают ещё более скошенными лбами и слаборазвитыми лобными долями мозга, но у них существуют мощные барьеры агрессии, выработка которых в процессе эволюции связана с их биосоциальным способом существования. Причём это касается всех без исключения видов обезьян. Разумеется, с переходом прямоходящих обезьян к охотничьему промыслу агрессивность в их поведении возрастает, но усиливаются и биосоциально обусловленные буферы агрессии. Одним из таких буферов, как отмечалось выше, явился переход к промискуитету, ставший своеобразным «громоотводом» эмоций, связанных с борьбой за сексуальное удовлетворение.

Неандертальцы продолжали вести «стадный» образ жизни, социальная организация их сообществ имела рыхлый, неустойчиво структурированный характер. Социальные структуры неандертальцев возникали и действовали по принципам синергетики, т. е. на основе хаотической самоорганизации. Это были разнообразные группировки, которые формировались вокруг высокостатусных лиц для осуществления тех или иных целей или на основе определённых связей – хозяйственных (например, группа охотников или собирателей), родственных, биополитических. В обстановке промискуитета ещё не могли сформироваться устойчивые родственные кланы, которые значительно позднее, у людей современного типа, сделались основой так называемого родового строя.

Неандертальцы, как и их потомки современного типа, жили в условиях безвластия, социальной анархии, когда ещё не могла сформироваться отчуждённая от общества и стоящая над ним сила, регулирующая все общественные отношения и управляющая ими, мобилизующая членов сообщества на достижение тех или иных целей. Такое безгосударственное состояние общества великий английский философ Томас Гоббс не без оснований определял как «войну всех против всех». Конечно, это не была война как таковая, в современном смысле этого слова, и эта «война» не приводила к гибели целые сообщества, как это утверждают сторонники версии о «самоистреблении» неандертальцев. Неандертальцы населяли Европу по меньшей мере 350 тысяч лет, и не только не истребили друг друга, но и претерпели весьма значительный демографический рост, расселились далеко за пределы Европейского континента.