Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

Это были прежде всего достаточно просторные хижины с большими очагами и довольно толстыми стенами. Большие проблемы возникали со строительным материалом для возведения стен, поскольку люди не умели ещё обтёсывать брёвна и скреплять их, а в тундростепях Европы постоянно ощущалась нехватка древесины. Поэтому здесь были распространены землянки и полуземлянки. Для создания последних выкапывались ямы около метра в глубину, края которых служили частью стен. Полы настилались травой или мостились камнями, а сверху укладывались шкуры животных. В лесостепных зонах строились большие шалаши на каркасах из длинных жердей, связанных между собой ремнями.

Временные стойбища представляли собой скопление некоего подобия палаток или юрт, которые быстро устанавливались и легко разбирались для переноса на другие места. Поскольку в тундростепях росло слишком мало деревьев, и их не хватало даже для изготовления достаточно длинных жердей, каркасы «палаточных городков» составлялись из бивней мамонтов, оленьих рогов и костей крупных животных. Для покрытия стен каждой палатки или юрты требовалось несколько десятков оленьих или бычьих шкур, а для создания каркасов использовались скелеты десятков крупных животных. Эти строения в буквальном смысле строились на костях.

Но и охотникам доставалось «по костям». Костные останки многих людей того времени, обнаруженные археологами, хранят следы сражений с гигантами животного мира в виде переломов, раздроблений, проколов, искалечений. На войне как на войне. Многие из переломов хорошо срослись, т. е. были подвергнуты искусственному лечению путём прижатия разломов и обездвижения сломанных конечностей. Жизнь многих охотников была недолгой. Но повышение уровня жизни, наступившее около 20 тыс. лет назад благодаря достигнутым успехам в развитии палеоцивилизации, стало приводить к постепенному увеличению продолжительности жизни. Некоторые из охотников доживали до 60 лет и более. Произошло и значительное увеличение численности населения Европы и приледниковой Азии. У археологов, изучающих этот период истории «доисторического» человечества появились достоверные сведения о наличии сообществ, насчитывающих сотни человек. Одно из таких сообществ было открыто во Франции, в департаменте Дордонь, где в долине реки Везер сохранились остатки очень большого и многолюдного сезонного лагеря охотников за крупным зверем.

По-видимому, к этому периоду относится и начало обмена между сообществами продуктами их палеоиндустрии, т. е. возникновение такого уровня хозяйственной деятельности, который предполагал коллективную собственность и зачатки экономических отношений, выходящих за рамки простого распределения продуктов. Напомним, что обмен своеобразными услугами присущ даже человекообразным обезьянам. Он способствует в их сообществах блокированию агрессии и распространению так называемого реципрокного альтруизма, т. е. взаимопомощи, основанной на обмене деятельностью, приносящей пользу обеим обменивающимся сторонам. По мере развития человеческих сообществ альтруизм приобретает уже не только утилитарный характер, не ограничивается обменом простейшими услугами.

Становление культуры уже у неандертальцев вносит в человеческий обиход представление о ценности, в том числе и о ценности для сообщества тех людей, который вследствие увечий или болезней сами не могут обеспечить собственное существование, но имеют для сообщества определённое культурное значение: оказывают на него благотворное влияние, открывают перед сообществом определённые перспективы, передают свой жизненный опыт молодым поколениям, делают жизнь других людей более содержательной, способны в свою очередь создавать некие общезначимые ценности. Типичными примерами являются останки классического неандертальца из пещеры Ля-Шапель-о Сен, страдавшего от тяжелейшей формы артрита, но дожившего до преклонного возраста, а также другого неандертальца из пещеры Шанидар в Ираке, жившего с искалеченной правой рукой и плечом, и похороненного с почестями в старческом возрасте.

В сообществах кроманьонцев по мере повышения жизненного уровня и уровня культуры забота о поддержании жизни больных и увечных людей распространяется всё шире, становится уже скорее правилом, чем исключением.

Становление обмена вещами стало возможным лишь по мере становления культуры, распространения представлений о ценностях и способности к оценке как утилитарного, так и неутилитарного значения вещи. Для того, чтобы возник обмен, необходимо прежде всего выполнение следующих условий: принадлежность вещей конкретным индивидам или сообществам в целом, способность сравнивать вещи и соотносить их ценности, овеществление в вещах определённого количества и качества человеческого труда, наличие в них определенных качеств, полезность их для потенциальных потребителей, способность удовлетворять определённые потребности как материальные, так и культурные. Соответственно нельзя сводить продукты обмена только к их утилитарному значению, в них всегда воплощено и культурно-мобилизационное, знаково-символическое содержание.

Сам обмен также выступает в качестве мощного фактора, стимулирующего изготовление и повышение качествеа вещей, он обладает мобилизующим действием. Вряд ли культура кроманьонцев достигла бы таких высот, если бы не стимулирующее и мобилизующее действие обмена. Наличие обмена уже на стадии ориньяко-солютрейской палеоцивилизации около 20 тыс. лет назад доказывается широчайшим распространением артефактов культуры на очень большие расстояния. Так, изделия из морских раковин обнаруживаются за 600 км от моря, где находилось сырьё для их изготовления.

Широко и независимо от миграций населения распространяются передовые технологии того времени, предметы из мамонтового бивня, разнообразные украшения. Возникновение экономических отношений на основе обмена возбуждает психологическое устремление к собственной пользе и выгоде, которое в свою очередь уже за 20 тыс. лет до нашего времени становится мощным мобилизационным фактором палеоиндустрии, порождает некоторые излишки продуктов потребления, продвигает прогресс технологий и создаёт материальные предпосылки для развития культуры, зачатков подлинно человеческого альтруизма и гуманизма. Но одновременно возникает и побочное стремление – к неэквивалентному присвоению вожделенных продуктов и ценностей посредством обмана, воровства или грабежа. В результате общество становится более сложным, усиливаются конфликты по поводу распределения, которые для своего разрешения требуют наличия в сообществах более устойчивых социально-мобилизационных структур в виде высокостатусных, высокоавторитетных и сильных группировок. Поскольку ведущей формой хозяйственной деятельности является охота, мобилизационным ядром сообществ становится охотничья группировка во главе с лидером. Организация масштабной массовой охоты требует уже волевого распределения ролей, единой организации и планирования облавы на крупных животных.

На период охоты мобилизационная функция лидера перерастает в функцию управления. Затем управленческая функция распространяется на сферу урегулирования конфликтов. Лидер охотничьей группировки выступает в роли третейского судьи при улаживании конфликтов, опираясь не только на свой авторитет, но и на силу поддерживающей его группировки. Так постепенно разъятость лидерства сменяется единством частичного и нерегулярного управления.

Появление обмена как фактора стимулирования труда и связанных с ним экономических отношений между людьми создало предпосылки для углубления специализации и выделения людей, занятых созданием орудий, художественными промыслами, обладающих искусством для такого рода занятий, их частичного, а иногда даже полного высвобождения от труда, связанного с добыванием пищи. Создание качественной одежды, украшений, наконечников копий, деревянных рукояток, резьба по дереву и кости требовали многих дней упорного труда и умений, приобретённых за многие годы. Вероятно, первые обменные операции были связаны с установлением определённого эквивалента между вещами и пищевыми продуктами. Обмен вызвал к жизни представления о принадлежности тех или иных вещей или продуктов определённым людям или группам людей и выражение этих представлений в местоимениях типа «моё», «твоё», «наше», «ваше». Это не просто местоимения, не просто элементы конструкций речи, а мобилизационные структуры мышления, которые стали выражением тех изменений, которые стали происходить как в отношениях людей к вещам, так и друг к другу.

Разумеется, индивидуальная принадлежность определённых вещей определённым людям, порождавшая возможность их обмена на другие вещи, принадлежавшие другим людям, не была ещё собственностью в современном смысле этого слова. Она распространялась лишь на личные вещи каждого человека как члена определённого сообщества, вне которого человек не имел возможности ни прокормить себя, ни приобрести нужные ему для жизни разнообразные вещи. Человек сам со всеми принадлежащими ему вещами принадлежал к определённому сообществу и был коллективным владельцем и присвоителем того «куска» природы, на котором кормилось и за счёт которого существовало это сообщество. Пока существовало присваивающее хозяйство, не могло возникнуть развитых отношений собственности. Но элементы собственнических отношений возникали в процессе коллективного присвоения природных продуктов и индивидуального присвоения личных вещей и продуктов потребления. Кроме того, уже присваивающее хозяйство ориньяко-солютрейской палеоцивилизации содержит в себе всё возрастающее количество элементов производящего хозяйства в виде всё более совершенных орудий, одежды, украшений, жилищ и других продуктов труда. А где есть производство, там есть и присвоение – уже не продуктов природы, а продуктов человеческого труда.

Развитие элементов производящего хозяйства, отношений принадлежности и обмена постепенно изменяют стадный характер человеческих сообществ, всё чаще нарушают промискуитетный характер половых отношений и беспорядочный характер деторождения. Всё чаще в рамках сообщества образуются устойчивые пары, у них рождаются «свои» дети, что наглядно показывает связь половых отношений с деторождением. Отношения принадлежности всё чаще распространяются на людей, усиливается социальными факторами тяготение к «своим» детям, «своим» сёстрам, бабушкам, дедушкам, дядям и тётям. Это естественное тяготение получает культурное подкрепление в виде психологических настроев и любовных отношений. Так постепенно первобытные стадные сообщества преобразуются в родовые общины и начинают формироваться зачатки родового строя.

Все эти обстоятельства способствуют новым прогрессивным достижениям человеческих сообществ, и на смену ориньяко-солютрейскому типу палеоцивилизации приходит мадленский тип. Этот тип получил название от стоянки, обнаруженной в Ля-Мадлен в юго-западной Франции. Мадленская палеоцивилизация в совокупности с предшествовавшей её ориньяко-солютрейкой составляют поздний палеолит. Палеоиндустрия мадленского периода характеризуется дальнейшим совершенствованием изделий из камня, кости и рога, значительным повышением разнообразия и качества обработки остеолитических изделий. Дальнейшее развитие получают и орудия охоты. Были изобретены копьеметалка и гарпун. Копьеметалка представляла собой костяной инструмент с жёлобом, в который закладывалось метательное копьё, и упором типа крючка, в который упиралось древко копья. Пущенное умелой рукой копьё, летело в два раза быстрее и дальше, чем без использования копьеметалки. Данный инструмент позволял значительно увеличить дистанцию между бегущим навстречу разъярённым зверем, на которой этот зверь мог быть поражён копьём и повержен. Тем самым повышалась безопасность охотничьего промысла. Очень полезна была копьеметалка и при преследовании убегающих зверей. К наконечникам метательных копий приклеивались или прибивались специальные шипы, чтобы животное, поражённое копьём, не могло избавиться от него и теряло силы вследствие продолжающегося кровотечения. Этой же цели служил гарпун, представлявший собой метательное копьё с наконечником, покрытым выступающими зубцами. Впиваясь в тело животного, гарпун застревал в нём намертво. Животное теряло силы и в конечном счёте становилось добычей преследователей. Гарпун оказался чрезвычайно полезным и для охоты на рыбу. Вскоре с изобретением примитивных рыболовных крючков делает громадные успехи и рыбная ловля.

Когда утилитарная деятельность людей достигает большого разнообразия и высокой результативности, у них появляется свободное время. Время, свободное от утилитарной деятельности и повышение мастерства утилитарной деятельности сделали возможным развитие искусства. Неандертальцы тоже пытались что-то изобретать, но лобные доли их мозга не были ещё достаточно развиты, чтобы отвлечься от потребностей утилитарной деятельности и обрести способность к творческой деятельности. Их зачатки культуры были прямым продолжением деятельности по добыванию средств к существованию. Искусство же развивается там и тогда, где и когда человек ощущает потребность в бесполезной деятельности, которая в то же время оказывается в высшей степени полезной для мобилизации его сознания на преодоление всевозможных обстоятельств, господствующих над ним в его повседневной жизни.

Изображая объект, человек как бы в своём воображении овладевает им. Во всяком произведении искусства заключается какая-то история, в которой повествуется о силе обстоятельств и способности человека овладевать ими. В результате создаётся психологический настрой, который ещё Аристотель назвал катарсисом и который по своей сути является не чем иным, как очищением человеческого духа от ощущения бессилия перед обстоятельствами и его мобилизацией на сотворение иного, более человечного космоса. Ибо в самом эстетическом наслаждении как таковом уже незаметно присутствует мобилизационный фактор, ощущение победы порядка над беспорядком в их никогда не прекращающемся взаимопроникновении и борьбе. Создавая произведения искусства и наслаждаясь ими, человек неосознанно ощущает себя творцом мира и воплощённой эволюцией.

Существует огромное множество разнообразных гипотез о происхождении искусства. Потребность в создании искусства не без оснований связывают с разнообразием трудовой деятельности, усложнением языковых конструкций, психофизиологическими процессами, игровой деятельностью, осуществлением магических обрядов и т. д. Однако всё это лишь частные проявления мобилизационной природы культуры в целом и искусства в частности.

Стремление к овладению предметом изображения сближает искусство и магию. Но по сути своей они диаметрально противоположны (а противоположности притягиваются). Искусство иллюзорно по форме и действенно, реалистично по содержанию. Магия же, наоборот, действенна, реалистична по форме и иллюзорна по содержанию. Магия находит в образах искусства предметность для действия, а искусство в магии – оправдание своей бесполезности с утилитарной точки зрения. Многие члены сообществ наверняка смеялись над первобытными художниками. И охота же мазать целыми днями стены, пошли бы лучше на охоту! Но эти двойники животных на стенах уж очень напоминали тех, на кого охотились в реальной жизни. Овладение животными на картинах стало рассматриваться как средство овладения ими на охоте, а создание картин – как продолжение охоты иными средствами. Однако зарождавшееся искусство имело и другое утилитарное оправдание: оно украшало быт людей, приобретало декоративно-прикладной характер, рассматривалось как украшение жизни и одна из сторон приобретённого людьми жизненного комфорта.

Первобытное изобразительное искусство подразделяется на две формы – фундаментальную наскальную живопись и миниатюры, чаще всего выполняемые резьбой по кости. Первые открытия первобытного искусства состоялись в XIX веке и были встречены научным миром с большими сомнениями. В 1836 г. один из первых археологов палеолита во Франции Э. Лартэ обнаружил в гроте Шаффо пластинку, на которой были выгравированы две лани. В 1879 г. археолог-любитель из Испании Марселино Саутуола, осматривая пещеру Альтамира со своей девятилетней дочерью, обнаружил на стенах и потолке великолепные росписи, покрывавшие стены и потолок и изображавшие различных животных. Особенно поражали воображение два бегущих быка, выполненные красной охрой. Поскольку на фресках Альтамиры были изображены животные давно вымерших видов, Саутуола сделал обоснованное заключение о том, что эти фрески представляют собой произведения доисторических живописцев. После публикации статей автора открытия с подобными сенсационными заявлениями он был заподозрен в подлоге. Предполагалось, что эти фрески выполнил либо он сам, либо кто-то из художников, гостивших у него. Лишь с появлением в XX веке научных методов датировки было доказано, что росписи Альтамиры были созданы первобытными художниками около 15 тыс. лет назад. Наскальные росписи, гравировки и скульптурные изображения времён позднего полеолита были обнаружены в 140 странах мира на всех континентах.

Для всех произведений первобытного искусства характерен своеобразный зооцентризм, т. е. сосредоточенность почти полностью на изображении животных. Французский археолог А. Леруа-Гуран, подытожив данные об изображениях в 66 пещерах в самых различных странах мира, опубликовал результаты подсчёта, согласно которым в этих пещерах первобытные художники воссоздали образы 610 лошадей, 510 быков, 247 ланей и оленей, 205 мамонтов, 137 европейских туров, 84 северных оленя, 36 медведей, 29 львов и 10 носорогов. При этом из общего количества около 50 тыс. изображений наскальная живопись содержит всего 120 изображений рыб, нескольких десятков птиц и ни одного изображения деревьев, травы, цветов, рек, гор, жилищ и т. д. О том, что быки переходят реку, мы можем догадаться лишь по положению их голов. Во всех знаменитых пещерах, и в Альтамире, и в Шове, и в Ласко, и в Ля-Мадлен, и в Фон-ле Гом, и в других местах, содержащих наскальные изображения, почти сплошь только звери, звери и звери.

Люди изображались очень редко, выписывались со значительно меньшей тщательностью и как бы схематично. Чаще всего это поверженные крупными животными охотники. Некоторые из них просто не дорисованы, у некоторых деформированы головы. В целом изображения животных выполнены, хотя и не всегда, с высоким мастерством и отражают наиболее существенные особенности каждого вида животных. Эти особенности позволяют судить о принадлежности животных к определённым видам и помогают специалистам проследить распространённость тех или иных видов в определённое время и на определённых территориях.

Такой зооцентризм объясняется, конечно, прежде всего направленностью интересов сообществ, ведущую роль в хозяйственной деятельности которых играла охота, на объекты охотничьего промысла. Кроме того, впечатления от бега могучих животных, их мощи и дикой красоты надолго врезались в память охотников, в том числе и тех, что занимались наскальной живописью. Но глубинный эволюционный смысл зооцентризма первобытного изобразительного искусства не охватывается подобными объяснениями. Создав исторически первую высокоразвитую палеоцивилизацию, обеспечивающую достаточный уровень комфорта, питания и культуры, человек современного типа начинает выделять себя из природы и противопоставлять себя её дикой стихийной силе. Он чувствует одновременно и свою зависимость от дикой природы, в концентрированном виде выраженной в могучих зверях, и свою способность побеждать её в суровой жизненной борьбе. Слабость и бессилие в борьбе с природой, неспособность контролировать стихийные процессы, независимость успеха охоты от усилий охотников и крайняя зависимость охотничьих сообществ от поступления ресурсов от успешной охоты побуждали людей к настойчивому поиску закономерностей, которые управляют стихийными процессами. Такой поиск закономерностей составил основу первобытной пранауки.

Он шёл по двум направления и имел, соответственно, две стороны. С одной стороны, активно изучались повадки животных, пути их миграции, видовые особенности (последние нашли самое отчётливое отражение в палеолитическом искусстве). Огромное внимание уделяется своеобразной «классификации» животных и растений: каждый вид получает особое название. Очень основательны знания первобытных людей по анатомии животных, получаемые при разделке туш, что тоже нашло отражение в наскальной живописи. Движения и морфофизиологические особенности животных передаются поворотами корпуса, напряжённостью мышц конечностей, их положением. На одном из изображений мамонта показано положение его сердца.

Первобытная «география» находит выражение в великолепной ориентации охотников на местности, использовании любых приметных объектов в качестве ориентиров, составлении в уме своеобразных маршрутных карт. Всестороннее изучение местности проживания сообщества при ухудшении ориентации в более отдалённых местах порождала локоцентризм, т. е. представление о родных местах как абсолютном центре всего, что существует. Умение ориентироваться на местности, от которого часто зависела жизнь охотника, было связано со следопытством – способностью по следам воссоздать в уме не только движение животных, но и всю картину отображённых следами событий. Первобытные люди не знали письменности, не умели читать, но они достигли выдающихся успехов в чтении изменчивой книги природы.

По приметам они могли предсказывать погоду, заложив основы первобытной метеорологии. Изучая на практике растительный мир, они во многом превзошли современных ботаников и других специалистов в знании жизни растений своей местности, умении использовать растительные продукты для питания и лечения заболеваний. Первобытная математика начиналась с зарубок, которые охотники оставляли на костях животных, считая дни, проведённые на охотничьем промысле. Затем счёт проводился на пальцах рук, поскольку недостаточная абстрагированность мышления первобытных людей требовала оперирования конкретными объектами для выражения количественных соотношений. Наконец, стали использоваться специальные значки для обозначения количеств животных одного вида. Эти значки надолго опередили возникновение письменности, и по-видимому, именно они были изображены в виде насечек рядом с изображениями животных в наскальной живописи.

Другое направление, или другая сторона поиска закономерностей в дикой природе состояла в установлении подобия между стихийными природными явлениями и отношениями в человеческих сообществах. Выдающийся французский учёный Леви-Брюль на основе анализа этнографических материалов и изучения этой второй стороны первобытной познавательной активности сделал вывод о «дологическом» характере мышления людей, живущих в условиях палеолита. На такой вывод исследователя натолкнула крайняя фантастичность мышления этих людей, наличие в нём множества предрассудков, нелепых верований и установок. Вывод этот, однако, не выдерживает критики. К выработке первичных религиозных представлений людей подготовила не дологичность их мышления, не отсутствие в нём логики вследствие неразвитости мозга или недостаточной способности к правильным выводам, а наличие ряда объективных обстоятельств, постоянно сопутствующих их жизни и оказывавших жёсткое давление на их мышление. Люди постоянно оказывались в ситуациях, когда успех их деятельности зависел не от прилагаемых ими усилий, а от действия внешних стихийных сил природы, источников которых они не знали, но от которой полностью зависели.

Вполне логично было предположить, что вся природа, все эти звери, ветры, дожди, грозы, холода, реки, холмы, деревья, солнце, луна, звёзды и другие чувственно воспринимаемые формы в своих намерениях направляются силами, похожими на человеческие, и на эти силы можно влиять при помощи определённых человеческих действий. Антропоморфизм в мировоззрении первобытных людей был, таким образом, не нарушением работы разума, а закономерным результатом ситуаций познания и практического взаимодействия людей с окружающей природой. Естественный человеческий способ восприятия позволял людям получать конкретные знания, осваивать окружающий мир и ориентироваться в нём, получая в результате конкретных усилий конкретную охотничью добычу, но находясь при этом в состоянии перманентной войны со всем животным миром. В рамках этого способа восприятия люди могли вполне чётко отделить людей от животных, живое от неживого, одушевлённое от неодушевлённого.

В этом отношении у них не было никаких иллюзий. Но ужасающая неопределённость причин, по которым происходят изменения, наличие огромного числа случайностей, которые так портят человеческую жизнь, беззащитность человека перед могучими силами природы побуждала их выработать своеобразный искусственный способ восприятия и представления явлений, явившийся прямым следствием принципиальной невоспринимаемости этих причин. В основе этого искусственного способа восприятия, на десятки тысяч лет опередившего создание искусственных способов восприятия в науке XX века, лежал всеохватный антропоморфизм. Этот антропоморфизм был также отчасти следствием давления культуры и языковых структур, обозначающих объекты и их действия и обусловливающих познание природы и мировоззрение первобытного человека. Культура носила синкретический характер, сплавляя в нерасчленённом, нерасторжимом единстве зачатки философского и религиозного мировоззрения, пранаучного познания, изобразительного, музыкального и танцевального искусства. Такая культура не могла не быть антропоморфной, переносящей отношения в человеческих сообществах на весь объективный мир. Религиоведы выделают множество онтологических, гносеологических, психологических, практических и прочих причин возникновения религии, религиогенеза. Однако вне их поля зрения остаётся одна из ведущих гносеологических причин – антропоморфный способ восприятия и представления (истолкования) явлений, способ мобилизации сознания на познание принципиально невоспринимаемого. Этот тип познания, несмотря на его иллюзорность и фантастичность (что коренным образом отличает его от современных научных ИСВ) имел колоссальное практическое значение для людей первобытных сообществ. Вера в несуществующие связи явлений, основанная на псевдознании и принимавшаяся за абсолютное знание, очеловечивала Космос и становилась мировоззренческим стержнем развития культуры. На природу распространялся тот реципрокный альтруизм, который действовал очень давно в человеческих и даже предчеловеческих сообществах в виде обмена разнообразными услугами.

Соответственно в магических действиях проявлялось не только повторение действий, принесших успех в реальной деятельности. В них выражалось стремление услужить неким антропоморфным силам, управляющим природными стихиями и сделать их склонными к подобным действиям в реальности. Не нужно оглуплять наших первобытных предков. Если бы не антропоморфизм их мировоззренческой ориентации, ритуальное убийство животных, чтобы способствовать удачной охоте, или разбрызгивание воды, чтобы вызвать дождь, показалось бы им полной чепухой, как это кажется нам. И тем не менее миллионы людей в цивилизационном мире, причём очень неглупых, умоляют несуществующее антропоморфное Существо о ниспослании всяческих благ, и это вовсе не кажется им (и не является) чепухой. Это – органический элемент мобилизации человеческих сил на жизнь в жестоком и бесчеловечном мире, где самые лучшие (а порой и не очень), самые главные устремления человека наталкиваются на жёсткое сопротивление обстоятельств, и очень нужна моральная поддержка могущественных антропоморфных сил, чтобы мобилизовывать себя на преодоление обстоятельств и терпеливое отношение к тяготам жизни.

Развитию и закреплению антропоморфных представлений первобытных людей способствовало состояние перманентной войны с животным миром и со стихийными силами природы. Необходимость мобилизации сил на эту первую в истории человечества глобальную войну требовала определённой идеологии, которая находила подкрепление в практике магических действий и отражение в первобытном монументальном искусстве. Ритуальное убийство нарисованных животных придавало охотникам уверенность в своих силах, способствовало мобилизации духа перед охотой, мало отличавшейся от сражения.

В наскальной живописи часто изображались крупные животные в воинственных позах, пронзённые копьями. В пещере Шове были изображены главным образом наиболее опасные животные – хищные звери и животные – гиганты – мамонты, пещерные львы и медведи, шерстистые носороги. В пещере Ласко магические обряды продолжались несколько тысяч лет. Во многих пещерах обнаружены отверстия от копий на телах нарисованных зверей. Часты изображения ран и вытекающей из них крови в виде полосок. Рядом с изображениями зверей помещались изображения ям – ловушек, специальных изгородей, применявшихся как непреодолимые препятствия бегству животных.

Некоторые изображения служили как бы наглядными пособиями для метателей копий. Таковым было, по-видимому, изображение мамонта с анатомически правильным нанесением красной охрой силуэта сердечной мышцы внутри его тела. Антропоморфизм в восприятии природы приводил и к вере в человеческую сущность, скрывающуюся под звериной шкурой, у животных, в возможность оборотничества, т. е. превращения людей в животных и обратно, в наличие половых связей между людьми и животными с рождением в результате полулюдей – полуживотных, многие из которых изображены на стенах пещер. На этой основе с переходом к родовой организации человеческих сообществ стал формироваться тотемизм – вера в происхождение того или иного рода от предка – животного или даже растения. Думается, что часто встречающиеся в первобытном искусстве статуэтки так называемых «палеолитических Венер» – женщин с огромными грудями и бедрами – также изображают в символической форме матерей – основательниц определённых родов. Эти уродливые фигуры не были, разумеется, символами женственности, они изображали в гипертрофированном виде беременность и символизировали плодоношение как источник продолжения рода.

По мере совершенствования охотничьего оружия охота становится более безопасной, а война с животным миром – всё более истребительной. Очень длительное время в эпоху позднего (верхнего) палеолита огромные стада животных приледниковой тундростепи, тем не менее, продолжают воспроизводить понесенные потери и обеспечивать видовое процветание своего основного противника, человека. Европа остаётся континентом, обеспечивающим наибольший прогресс человека и в техническом, и в социальном отношениях. Первый в истории человечества «закат Европы» начинается с началом необратимого, по крайней мере в масштабах полутора десятков тысячелетий, глобального потепления. О это блаженное тепло, которое так любят лишённые шерсти потомки обезьян! Как больно оно ударило и по животным, и по людям! Наряду с ощущениями комфорта оно принесло людям тяжкие проблемы и вызвало экологический кризис такой силы и мощи, что европейская часть человечества не могла оправиться в течение тысячелетий и надолго оказалась на периферии развития протоцивилизаций. Человек явно побеждал в войне против животного мира, но эти победы оборачивались против него самого, проявляя себя оскудением пищевых ресурсов и отсталостью палеоцивилизации.