Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

Гормональная, эндокринная система является подсистемой организма, выполняющей определенные функции. Но ведь и генетическая система является подсистемой организма, выполняющей определенные функции. Основная функция генетической системы заключается в том, чтобы воспроизвести с определенными вариациями важнейшие особенности клеточных структур организмов предшествующих поколений. Основная функция гормональной системы заключается в том, чтобы обеспечить активными веществами биологическую работу каждого организма.

Обслуживая биологическую работу организмов, эндокринная система поставляет для этой работы необходимые материалы и для этой цели направляет заказы на поставку сырья генетическим структурам. Обе эти подсистемы организма работают в тесной связи. Изменения работы эндокринной системы и формирование измененной гормональной системы организма под действием биологической работы показывают систематические тренировки в спорте и психофизическом самосовершенствовании людей.

Фактически эти области человеческой деятельности представляют собой длительный эксперимент по преобразованию человеческого тела и психики под действием биологической работы, созданию направленных модификаций путем направленного изменения гормональной системы. Под действием упражнений до неузнаваемости изменяется каждый организм, хотя скорость и последовательность изменений зависят от генетически определенной предрасположенности.

Изменение гормональной системы сказывается прежде всего на комплекции тел регулярно тренирующихся людей. Как толстые, так и тощие тела становятся подтянутыми и мускулистыми. Регулярные тренировки способны не только во много раз увеличивать массу мышц, но и полностью изменять свойства человеческого тела. Можно повысить скоростно-силовые качества, выносливость, реакцию, гибкость, координацию движений, любые способности нервной системы. Изменяется структура костной ткани, состояние дыхательной и сердечно-сосудистой систем.

Всякая тренировка представляет собой дозированный стресс, подключающий к выполнению упражнений разнообразные гормоны. Сначала активизируются адреналин и норадреналин, учащается дыхание. повышается интенсивность сердечной деятельности. Далее мобилизуются другие гормоны, направляемые с кровотоком в органы, подвергшиеся усиленной работе. При работе мышц мобилизуются гормоны роста, тестостерон, кортикальные андрогены, прогестерон. Одновременно в связи с затратой энергии подключаются пищевые гормоны, увеличивается аппетит.

Регулярное выполнение сходных упражнений приводит к увеличению выработки соответствующих гормонов железами внутренней секреции. При попадании на кожу человека ультрафиолетовых излучений кожа темнеет вследствие накопления пигмента меланина. Причем его выработка организмом также повышается по мере тренированности. При потреблении необычной пищи органы пищеварения «тренируются» на ее усвоение, при этом изменяется состав пищевых гормонов.

Всякая тренированность имеет как относительные, так и абсолютные пределы, обусловленные генетически определенной в границах нормы реакции способностью к синтезу железами внутренней секреции тех или иных гормонов. При потреблении искусственных гормонов нормы реакции нарушаются и наряду с ростом сверхнормативных возможностей для роста мышечных тканей появляются эффекты возникновения морфозов, то есть ненаследуемых уродств, сходных по своему действию с мутациями.

Изменения характера и содержания биологической работы, вызывающие соответствующие изменения соотношения гормонов в индивидуальном развитии организма порождают лишь модификации, то есть направленные ненаследственные изменения. Наследственная информация надежно защищена от прямого действия любых телесных изменений барьером, открытым А. Вейсманом, и позволяющим сохранять видоспецифическое постоянство генома. Однако ученые, настаивающие на абсолютной непроницаемости барьера Вейсмана, не учитывают целого ряда факторов, направленное действие которых способно создать как бы «туннельный» эффект проникновения ненаследственных влияний в структуры наследственности.

Напомним, что туннельным эффектом в современной физике называется способность микрочастиц проникать сквозь непроницаемые барьеры по своеобразным «туннелям» в молекулярных связях, образующих эти барьеры. «Просачивание» влияния ненаследственных изменений на наследственные возникает при изменениях биологической работы больших групп организмов в новых условиях существования и может происходить под действием следующих факторов.

Во-первых, стрессовое состояние при освоении новых условий приведет к изменению стандартного для данного вида соотношения гормонов, что неизбежно окажет прямое действие на ядра половых клеток и вызовет соответствующие изменения хода онтогенеза.

Во-вторых, изменение физических нагрузок на органы передвижения в пространстве вызовет эффект тренировки и перераспределение гормональных веществ во всех организмах данной группы, популяции, что также может оказать влияние на ее генотипический состав. Это влияние может происходить не только через изменение хода онтогенезов всего потомства популяции, но и через половой отбор, при котором предпочтение будет отдаваться наиболее тренированным и лучше приспособленным к новым условиям особям.

В-третьих, важным каналом влияния приспособительных изменений на гены станет изменение характера и содержания пищевых ресурсов, поступающих в организмы в новых условиях. Изменение способов и состава питания неизбежно приведет к изменению работы внутренних органов, челюстно-ротового аппарата, биохимического состава крови и всего организма, повлияет на выработку пищевых гормонов и функционирование всей эндокринно-гормональной системы, что также не может не оказать воздействие на особенности раннего и последующего онтогенеза.

В-четвертых, изменение климатических условий создаст условия для приспособительных изменений к высоким или низким температурам не только у взрослых организмов, но и у половых клеток и эмбрионов, что также не может не сказаться на ходе онтогенеза и не внести соответствующие корректировки в геномы и нормы реакции. Возможность прямого действия температурных факторов на «зародышевую плазму» и соответствующего изменения наследственных признаков признавал ещё Вейсман, а влияние экстремальных температур на ход онтогенеза было прослежено в многочисленных экспериментах. Предположения же о том, что эти влияния, осуществляемые на генетические структуры биологической работой многих поколений, не могут привести к соответствующему сдвигу норм реакции и стать наследственными, ни на чем не основаны.

В-пятых, при переселении растений и животных из водной среды на сушу и обратно происходит наиболее фундаментальное и всестороннее изменение биологической работы организмов. Вся организация как водных, так и сухопутных видов организмов, а также сочетающих водное и сухопутное обитание несет в себе отпечаток предшествующей биологической работы, поддержанной и отшлифованной отбором. Мутации лишь нарушают координацию и корреляцию наследственных признаков, предрасполагающих к осуществлению видоспецифической биологической работы организмов и являющихся итогом предшествующей работы многих поколений.

Переход из среды в среду требует от всех переходящих организмов коренного изменения характера и содержания, форм и способов биологической работы всей системы органов, преобразования свойств телесной организации. Воздействие измененных форм биологической работы на мобилизационные структуры, стимулирующие организацию этой работы, приводит к соответствующему изменению гормональных систем всех иначе работающих организмов и образует новую гормональную среду, в которой зарождается, развивается и формируется потомство. Такая среда не может не влиять на работу генетических структур, состав и организацию геномов половых клеток, особенности и последовательность хода онтогенеза.

То же самое можно сказать и по поводу переселений с поверхности земли в воздушную среду и обратно, из долин в горы, из лесов в степи, с ветвей деревьев на открытые пространства и т. д. Отсутствие гормонального накопления неработающих органов в длинном ряде поколений не может не приводить к их атрофии и наследственному недоразвитию либо полному отмиранию. Так происходит с глазами организмов, живущих в темноте, зубами у птиц, конечностями у змей и т. д.

Все эти процессы не обязательно должны происходить постепенно, через последовательный ряд посредствующих изменений. Постепенно происходит накопление предпосылок для изменений, как соматических, так и генетических, приводя к превращению консерверов в трансформеры, а изменения трансформеров возникают скачкообразно. Это объясняет отсутствие переходных звеньев в палеонтологических отложениях.

Наконец, в-шестых, естественный отбор представляет собой интегративный фактор, а не сепаратор мутирующих генотипов. Выживают и дают потомство преимущественно не просто носители благоприятных наследственных предпосылок, а организмы, активно борющиеся за существование и оптимизацию жизнедеятельности, хорошо работающие при помощи этих предпосылок. Это, а не комбинированные наборы мутаций, обусловливает в конечном счете направленность и устойчивость векторов отбора. Поэтому сущность естественного отбора как фактора эволюции заключается не в стимулировании и придании направленности случайной неопределенной изменчивости, а в подборе для реализации в потомстве тех комплексов наследственных признаков, которые свойственны хорошо работающим предкам этого потомства. Поэтому наследование и подбор результатов биологической работы происходит через отбор.

Мутационистско-геноцентрическая атака на теорию отбора в начале XXI века весьма напоминает аналогичную ситуацию в начале XX века. Готовилась эта атака еще с середины 60-х годов, когда постепенно начали накапливаться факты о неполноте и ограниченности синтетического неодарвинизма.

«В последние 25 лет, – констатирует украинский биолог В. Кордюм, – опять вспомнили о великих еретиках недавнего прошлого, но теперь уже с новых позиций. С одной стороны, сомнения в справедливости того, что эволюция шла и идет по Дарвину, напоминают лесной пожар, а с другой – новые факты и новые идеи позволяют предлагать другие концепции в таком виде, при котором они, обладая новыми достоинствами, не содержат (по крайней мере очевидных) недостатков. И хотя тех, кто искренне убежден в незыблемости синтетической теории эволюции, пока еще предостаточно и противопожарные действия их весьма энергичны и по ряду вопросов, безусловно, аргументированы, процесс, судя по всему, принял необратимый характер, и возврата к доброму спокойному прошлому нет» (Кордюм В.А. Эволюция и биосфера – Киев: Наукова думка, 1982 – 264 с., с. 7).

Сам Кордюм в своей книге одним из первых в русскоязычной научной литературе поставил вопрос о горизонтальном переносе генов как одном из важнейших факторов эволюции, т. е. противопоставил геноцентрическому неодарвинизму еще более радикальный геноцентризм. Фактор горизонтального переноса генов Кордюм противопоставляет фактору отбора, вслед за А. Любищевым утверждая, что «багаж в пользу естественного отбора у Дарвина просто убог», а у сторонников СТЭ «дело с примерами обстоит действительно плохо» (Там же, с. 40, 41).

При этом Кордюм не сомневается ни в существовании отбора, ни в том, что в конечном счете отбираются наиболее приспособленные. Дискуссионным он считает вопрос об эволюционном значении отбора. «Неясности, – считает Кордюм, – начинаются с того момента, когда пытаются выяснить, насколько строг отбор, каков порог его чувствительности, какова его творческая роль и что он, следовательно, может натворить» (Там же, с. 159).

По мнению Кордюма, неправота дарвинизма заключается в преувеличении эволюционной роли и возможностей отбора, а главное – в недифференцированном, неселективном, по существу, рассмотрении действия отбора. «В рамках традиционных представлений, – утверждает Кордюм, – строгость отбора практически абсолютна, порога чувствительности нет, творческие способности непревзойденные, а все живое – дело его рук» (Там же).

Кордюм согласен со всеми вариантами дарвинистских представлений в том, что творческая роль отбора имеет приспособительную направленность (Там же, с. 161). «Однако, – полагает Кордюм, – вполне успешное существование видов с откровенными недостатками, наряду с таковыми, их лишенными, значительная вариабельность многих признаков (в том числе и таких уж, казалось бы, селективных, как окраска) в пределах одной и той же популяции, населяющей один и тот же ареал, заставляет предположить существование не только коэффициента селективности, но и какого-то порога, начиная с которого такой порог начинает действовать» (Там же, с. 159–160).

По этому поводу можно сказать следующее. Судить о достоинствах или недостатках организации тех или иных видов, нельзя на чисто умозрительной основе, как это поступает Кордюм, оценивая внешний вид скелетов некоторых ископаемых форм. Недостатки и преимущества организации существуют всегда в некотором единстве, и судить о них можно лишь по особенностям биологической работы, которая осуществляется при данном типе организации.

Недостатки организации будут поддерживаться отбором, если они компенсируются или перевешиваются преимуществами, открываемыми для биологической работы при данном типе организации.

Кордюм прав, когда он настаивает на отсроченном действии отбора и на наличии некоторых пороговых уровней, в рамках которых действие отбора приобретает четко выраженную направленность и интенсивность. Но указание на это обстоятельство нисколько не противоречит дарвинизму и вполне вписывается в дарвиновскую теорию отбора.

Неправ Кордюм в том, что, указав на это обстоятельство, он дает ему радикально геноцентристское толкование. «Возникнув, – пишет он, – признак или комплекс признаков может не сразу подхватываться и не сразу сметаться отбором, давая возможность для дальнейших мутационных изменений, дрейфа генов, существования нейтральных и бессмысленных признаков, изменения общего содержания информации и прочих атрибутов изменчивости. Зато, войдя в зону действия отбора, полезные признаки будут иметь тенденцию к усилению, а вредные – к инактивации» (Там же, с. 160).

Любая форма геноцентризма основана на заблуждении, что отбор имеет дело только с генетически предопределенными, признаками, а не с признаками, выработанными с использованием генетической информации в процессе биологической работы целостных организмов.

Каждое живое существо представляет собой экспериментальный образец организации, общий план строения клеток которого закреплен в геноме вида. Этот экспериментальный образец предназначен для жизни, в процессе которой он осуществляет определенную биологическую работу и проходит испытание отбором. Наивность геноцентрического подхода к генетике и, соответственно, к теории эволюции, заключается в том, что природный эксперимент, лежащий в основе индивидуальности формирующегося организма, сводится к манипуляциям внутриклеточных генетических структур, к их мутациям и рекомбинациям, возникающим при работе генетического аппарата клеток.

Но живые организмы и их наследственные признаки не являются прямыми результатами генетических манипуляций клеток. Они формируются в сложнейших процессах биологической работы, осуществляющейся при участии межклеточных взаимодействий и активности мобилизационных структур, использующих генетическую информацию для самоорганизации и саморазвития. Генетическая информация содержит лишь предпосылки для развертывания направленных изменений в индивидуальном развитии организма, все остальное зависит от биологической работы и формируется этой работой конкретных соматических мобилизационных структур, складывающихся в конкретных условиях с определенной степенью свободы, а не под жестким контролем генов.

Выдвинув свою «информационную» теорию эволюционных процессов, Кордюм сводит информацию, циркулирующую в организме, к той, что содержится в молекулах ДНК. Как и другие адепты геноцентрического подхода, он игнорирует эволюционную роль информации, циркулирующей в нервных сетях животных и аппарате чувствительности – раздражимости – реактивности растений.

Касаясь творческой роли отбора, которая, как он признает, имеет строго приспособительную направленность, В. Кордюм утверждает, что эта направленность «осуществляется за счет реализации имеющейся информации: эндогенной – за счет мутаций, привнесенной – за счет ее проникновения и последующей доработки на соответствие» (Там же, с. 161).

Таким образом, организмы в этом сценарии выступают пассивными объектами информации, которая не ими выработана, а лишь получена в готовом виде через структуры ДНК. Эндогенная, т. е. внутренняя информация образуется мутациями – ошибками генетических сетей, и экзогенная, т. е. внешняя, получается посредством горизонтального переноса генов. Подобная «информационная» теория эволюционных процессов совершенно не учитывает реагирование отбора на реализацию информации, вырабатываемой самими организмами в процессе их биологической работы и никогда не прекращающейся борьбы за существование.

Перенос генетического материала по каналам материального носителя наследственности В. Кордюм рассматривает как универсальный процесс, являющийся основой одного из фундаментальных механизмов эволюции. Его открытие, по мнению Кордюма, является одним из важнейших достижений генетики XX столетия, настоятельно требующих пересмотра основ дарвинизма. Он не замечает парадоксальности своей концепции, заключающейся в том, что перенос информации от чужих организмов возможен, а от своего собственного – искллючен.

«С момента выход в свет «Происхождения видов», – подчеркивает В. Кордюм, – прошло более 120 лет. Стали известны другие механизмы эволюции. Эволюционное учение – это, картина мира, и считать сегодня, что живая природа развивалась и развивается на единственной движущей основе естественного отбора, значит подрывать это учение значительно более эффективно, чем это делалось в свое время сомнениями в его уникальности» (Там же, с. 169).

Трудно не согласиться с В. Кордюмом, когда он протестует против сведения к отбору движущих сил и направляющих факторов эволюции, что, безусловно, приводит к искажению эволюционного мировоззрения как основы научной картины мира. Однако этот критический выпад справедлив лишь в отношении геноцентрического неодарвинизма СТЭ, но не дарвинизма как широкого эволюционного учения, в основании которого лежит теория отбора.

И Кордюм в какой-то мере осознает это. По его признанию, «отбор остается: он – механизм (пружина, действующая сила и т. д. и т. п.), и никакой альтернативы ему не выдвигается. Но действует он в своих рамках, в неразрывном единстве с другими механизмами» (Там же).

Однако автор книги явно стремится ограничить отбор для того, чтобы обосновать безграничность геноцентризма. Его «информационная» концепция, как и СТЭ, обходит стороной организм как осуществляющий основную биологическую работу элемент эволюционных изменений. Если в СТЭ элементарной эволюирующей единицей считается популяция, то В. Кордюм убежден, что «элементарной эволюционной структурой может быть только ценоз» (Там же, с. 190).

Казалось бы, автор «информационной» концепции, поставив в центр исследования эволюционных процессов биоценоз, хочет сообщить что-то новое для продвижения вперед эволюционной экологии, чрезвычайно важной и пока еще слаборазвитой сферы эволюционных исследований. Однако в конечном счете все сводится к предположению о движении генетической информации между контактирующими в ценозе организмами, как якобы важнейшем факторе эволюции.

Как и всегда при геноцентрическом подходе к эволюции любая грань, открывшаяся науке в ходе генетических исследований, тут же абсолютизируется, становится «модной» и некритически рассматривается как фундаментальный фактор эволюции. Так было с мутациями де Фриза в начале XX века, так происходит и сейчас с горизонтальным переносом ДНК. Все варианты и модификации геноцентрического подхода едины в одном: они предлагают легкие пути эволюционных преобразований за счет манипуляций со структурами ДНК, которые рассматриваются как некая субстанция, первооснова жизни.

Но легких, граничащих с чудом путей в эволюции не существует, и новые виды не появляются в готовом виде ни путем крупных мутаций, ни генетических революций, ни переноса генетической информации и «заражения» ею в рамках экосистем. Генетическая информация, содержащаяся в молекулах ДНК, не является ни субстанцией, ни первоосновой жизни, она представляет собой лишь форму информационного обслуживания процессов размножения клеточных структур, которая в многоклеточных организмах направляется и корректируется биологической работой в ходе индивидуального развития.

Авторов геноцентрических концепций, альтернативных СТЭ, можно понять. Долгое господство СТЭ в теории эволюции привело к тому, что любая концепция, претендующая на новизну, стала подавляться как «еретическая» и противоречащая эталону знания. Геноцентрическая же ориентация знания, ставшая эталонной с первыми успехами генетики в начале XX века, ограничивала сферу научного поиска необходимостью приспособления эволюционных концепций к любым поворотам в развитии экспериментальной генетики. В результате каждый нюанс в исследовании генетических структур стал восприниматься как основание для пересмотра теории эволюции.

Весьма характерно, что В. Кордюм, рассуждая полностью в рамках геноцентрического подхода, приближается к пониманию его относительности и ограниченности в теории эволюции. «Вполне возможно, – признает он в самом конце заключения своей книги, – со временем появятся концепции, качественно иные, чем информационная. Вновь высказываются предположения о возможном наследовании приобретенных признаков, «самообучающейся» ДНК и т. д. Если они получат строгое экспериментальное доказательство, будет понят их механизм и окажется, что именно они определяют развитие живой материи, придется еще раз пересматривать те или иные положения теории эволюции» (Там же, с. 234).

То общее, что объединяет все геноцентрические концепции эволюции от СТЭ до сальтационизма и от пунктуализма до теории горизонтального переноса генов – это понимание отбора как браковщика и шлифовщика генетически предопределенных вариаций и свойств организмов. Подобное понимание теории отбора лишь поверхностно отражает дарвинизм, а по существу противостоит дарвинизму как теории отбора борющихся за существование организмов.

Сторонники СТЭ, отстаивающие творческий характера отбора, совершенно лишены понимания того, что творческий характер отбор приобретает только во взаимодействии с биологической работой борющихся за существование организмов, а сам по себе он есть лишь слепая, стихийная сила, поскольку сохранение вектора отбора и его «творческие» способности определяются совместной борьбой за существование организмов всех видов, населяющих тот или иной биоценоз. Отбор оценивает организмы по тому, как они работают, а не по тому, какие генетические вариации сложились при комбинировании материала половых клеток, из которых они развились.

Признавая неограниченность преобразующего действия отбора генетически определенных вариаций вплоть до образовании новых видов, геноцентрически мыслящие неодарвинисты тем самым игнорируют пределы возможностей отбора, наглядно проявляющиеся в практике всех видов искусственной селекции, которая наталкивается именно на наличие геномных корреляций, сцепление генов, и следовательно, на геноцентрически определенную ограниченность исходного материала для отбора при его действии в отрыве от преобразующего действия биологической работы.

Весьма важным аспектом изучения проблем видообразования со времен Дарвина является отслеживание видоизменений животных и растений в процессах доместификации и искусственного отбора. Как отмечает В. Бердников, «в ходе доместикации вплоть до начала методической селекции шел процесс снижения средних размеров тела и некоторых внутренних органов, наиболее четко прослеживается уменьшение абсолютных и относительных размеров головного мозга» (Бердников В.А. Основные факторы макроэволюции – Новосибирск: Наука, 1990 – 253 с., с. 28).

Что же привело к подобным явно негативным изменениям? В. Бердников при ответе на этот вопрос указывает на то, что до начала методической селекции искусственный отбор носил лишь слабый, бессознательный, бессистемный характер, а его направленность была связана главным образом со снижением агрессивности и повышением плодовитости. Но подобный отбор не мог привести к уменьшению средних размеров тела и объема головного мозга. Так, с началом методической селекции отбор на плодовитость крупного рогатого скота привел к получению пород с очень крупными размерами тела (Там же, с. 29).

Рассуждая геноцентрически, автор работы связывает феномен негативных изменений животных при доместификации с эффектом «от потери некоторой части генетической информации вследствие прекращения действия стабилизирующего отбора в том объеме, в каком он имел место в естественной обстановке их диких предков» (Там же).

Однако если бы это было связано только со снижением интенсивности стабилизирующего отбора, это наверняка привело бы к повышению интенсивности искусственного отбора. Человек ведь был совершенно не заинтересован в мельчании животных, в особенности тех, которых он выращивал главным образом для получения мяса. В этом случае человеком явно была бы изменена направленность отбора: он оставлял бы для размножения достаточно крупных особей, способных давать много продукта потребления – мяса, жира, шкуры и т. д. Другое дело домашняя кошка, при выведении которой отбор на снижение агрессивности привел к резкому снижению размеров тела, что вполне соответствовало интересам человека, поскольку кошка предназначалась для ловли грызунов и обеспечения уюта человека в жилище, что и определило направленность отбора.

Наряду со снижением средних размеров тела и объема мозга автор указывает на такие негативные для самих животных эффекты доместификации, как образование висячих ушей у многих сельскохозяйственных животных, появление безрогости у овец и крупного рогатого скота, длинной распущенной гривы у лошадей, утеря покровительственной окраски и распространение пегости у многих пород домашних животных, принадлежащих к различных видам (Там же, с. 30).

Автор связывает эти изменения опять же с фенотипическим проявлением многочисленных полигеных мутаций, которые приводили к снижению приспособленности к естественным условиям в созданных человеком искусственных условиях, что было обусловлено снижением интенсивности стабилизирующего отбора, а поскольку эти мутации не снижали хозяйственных качеств одомашненных животных, искусственный отбор не противостоял их образованию и стабилизации.

Выглядит логично, но только в рамках геноцентрической парадигмы, довлеющей на умы посредством стабилизирующего отбора теоретических представлений. Все признаки утраты приспособленности к естественным условиям, отмеченные автором, явно связаны со снижением интенсивности биологической работы и функционирования мобилизационных структур организмов, задающих направленность и организованность этой работе. В частности, уменьшение размеров тела одомашниваемых животных при первоначальном использовании искусственного отбора древним человеком было связано с тем, что для человека того времени был важнее отбор на приручаемость и соответствующее снижение агрессивности, чем отбор на увеличение размеров тела.

При отборе на снижение арессивности и дикости по отношению к человеку падала выработка организмами гормона роста, и здесь свою роль, безусловно, сыграли геномные корреляции, обусловленные плейотронным сцеплением генов. Уменьшение же объемов мозга происходило явно вследствие упрощения поведенческих реакций и снижения напряженности работы нервной системы.

Автор сам признает, что причиной всех признаков, связанных с потерей естественной приспособленности является то, что домашние животные превратились, по существу, в комменсалов, т. е. в сотрапезников, а в значительной мере и паразитов, живущих на обеспечении человека. А для паразитов, пусть и частичных, является естественным приспособление к повышенно благоприятным условиям обитания, влекущее за собой соответствующее упрощение строения и общую деградацию приспособительных механизмов, необходимых для работы при осуществлении более интенсивной борьбы за существование.

Вся жизнь организмов, ведущих паразитическое или полупаразитическое существование, проходит в изоляции от внешнего мира с его опасностями и стимулами для проявления активности, для мобилизации всего многообразия адаптивных механизмов в борьбе за существование. Висячие уши конечно же, не следствие случайных мутаций, не убранных ставшим безразличным к ним естественным отбором, а следствие изоляции человеком от опасностей со стороны хищников, которая избавила от необходимости постоянно прислушиваться к шорохам окружающего большого мира и привела к атрофии мышц, поддерживающих уши в стоячем положении. По мере прохождения достаточно длинного ряда смены поколений атрофия мышц, не использовавшихся в биологической работе, приобрела стойкие, наследственно воспроизводимые формы, адаптированные к условиям постоянной изоляции.

В этих условиях пропадает нужда в усиленной, мобилизованной биологической работе и некоторых других органов, что приводит к их упрощению и относительному снижению работоспособности. Отсюда происходит и склонность к ожирению многих пород домашнего скота, и снижение объемов мозга за счет снижения активности биологической работы по обслуживанию психических процессов в меняющихся условиях и соответствующей элиминации клеточного материала, участвовавшего в этой работе. В то же время постоянное общение с человеком способствовало развитию некоторых «интеллектуальных» качеств, похожих на человеческие.

Конечно, изоляция одомашненных высших животных в загонах для скота, на скотных дворах, в хлевах, конюшнях, стойлах, птичниках, в человеческих жилищах и т. д. не идет ни в какое сравнение с изоляцией паразитов в органах пищеварения или под кожей хозяев. Поэтому и упрощение строения у доместифицированных высших животных оказалось не слишком значительным. Однако, как и у низкоорганизованных паразитов, ограничение свободы передвижения, активности и адаптивной биологической работы в замкнутых пространствах хозяйственных построек человека было компенсировано развитием повышенной способности к размножению, которая была еще усилена человеком посредством отбора на плодовитость.